Не лучше обстояли дела и с репутацией рейхскамергерихта — верховной судебной инстанции империи, медлительность и продажность которого вошла в поговорки. В 1700 г. рейхскамергерихт «рассматривал» 35 тысяч дел — они были начаты годы и десятилетия назад и всё никак не могли быть завершены.
То, что в Германии практически не было собственных вооруженных сил — главного средства защиты страны, — доказала разбойничья война Людовика XIV. И это подтвердил мгновенный переход в руки французов Страсбурга — самой сильной из всех пограничных немецких крепостей. Регулярная имперская армия в мирное время вообще не существовала. В случае войны император объявлял о призыве, и возникала пестрая коалиционная армия, где командиры гораздо больше препирались друг с другом по поводу рангов и достоинств, чем сражались с неприятелем. После окончания Тридцатилетней войны лишь три немецкие страны имели финансовые и организационные возможности поставить под ружье значимые силы: Австрия, Бранденбург и Саксония.
Но все эти обстоятельства перевешивал тот факт, что национального самосознания, чувства национальной общности у немцев больше не существовало. Мыслили и чувствовали они, с одной стороны, «территориально» (то есть провинциально), а с другой стороны, конфессионально: здесь — по-лютерански или по-реформатски, а там — по-католически. О совместной политической жизни немецкого народа не приходилось и говорить. Старое — империя — восстановлению уже не поддавалось. Если и можно было создать на раздробленной немецкой земле какую-то новую, перспективную форму политического существования, речь могла идти лишь о возникновении двух таких форм жизни, с двумя центрами тяжести — в протестантском, северо-немецком, и в католическом, южно-немецком, пространствах.
Конечно, на рубеже XVII и XVIII веков этого никто еще не видел. Люди слепы, как новорожденные котята, особенно в том, что касается завтрашнего дня. И все же подспудные силы истории двигали немецкую нацию в этом направлении, к образованию двух центров — Вены и Берлина. И хотя Фридрих III, всецело преданный императору человек, был очень далек от этой мысли, в нем все же жило предчувствие: его династии суждено стать величайшей в немецкой истории.
Первые попытки достичь заветного возвышения Фридрих сделал через два года по восшествии на престол. Уже в 1690 г. политические круги Варшавы и Кракова начали поговаривать о том, что «Бранденбуржец» собирается поступить так же, как Вильгельм Оранский. Досадно, но министры и советники Фридриха III не желали даже знать о его честолюбивых планах. Они дрожали и чуть ли не плакали от страха перед соседями, когда Бранденбург набирался храбрости идти собственным «особым путем». Когда в 1698 г. Тайный совет сфабриковал обвинительное заключение против премьер-министра Данкельмана, его главным пунктом, как писал министр фон Фукс 8 февраля, стали советы Данкельмана курфюрсту «добиться получения при дворе императора королевского титула, хотя для этого не было ни малейшей возможности».
Действительно, казалось совершенно невозможным получить или хитростью выманить у императора Леопольда I согласие на возвышение Гогенцоллернов. Фридрих III все же прилагал усилия (ничего уж тут не поделаешь) к тому, чтобы его предложения были услышаны в Вене и нашли понимание императора. Но дипломаты Бранденбурга в столице на Дунае не могли отправить своему сиятельному господину радостное послание. Даже взятки, превысившие сумму в 300 тысяч талеров, никаких перспектив не открыли. Сдвинуть дело с мертвой точки могло бы либо какое-нибудь дипломатическое несчастье, либо изменение в расстановке политических сил Европы.
Бранденбургский посол в Вене Данкельман, брат арестованного премьер-министра, уехал домой в весьма подавленном состоянии. Ему предстояло сделать доклад о безрезультатных попытках заставить венский имперский двор решить дело в пользу «королевского плана» Фридриха III. Его заместитель, оставшийся в Вене, советник посольства фон Бартольди, пожелал занять твердую позицию и в экстренном письме берлинскому двору рекомендовал прекратить дискуссии с венскими министрами и тайными советниками. Несомненно, писал он, наилучшим решением было бы письмо, собственноручно написанное курфюрстом непосредственно императору. В целях сохранения тайны письмо Бартольди было зашифровано цифровым кодом; курфюрст упоминался под числом 24, а император — под числом 110. Но в Берлине неразборчиво написанное (тогда еще не было пишущих машинок) число 110 приняли за 116. В строго секретной таблице под номером 116 значилось имя патера Вольфа — уроженца Вестфалии и прежде барона фон Людингсхаузена, позднее вступившего в орден иезуитов и теперь, в качестве «отца Вольфа», бывшего духовником и ближайшим советником венского императора Леопольда. Не императору, а этому человеку теперь писал Фридрих III весьма любезные письма по поводу бранденбургского «королевского проекта». В высшей степени польщенный, Вольф тотчас же стал радетелем бранденбургского курфюрста при императоре. И скоро он уже обращался в письмах к Фридриху III: «Ваше Сиятельство курфюрст, милостивый государь, почти король!»