— Вячеслав!
В санитарской каптёрке, заставленной уборочным инвентарём, всякими чистыми, чистыми! вёдрами, швабрами, тазами и заваленной почти стерильной ветошью, на узком топчане сладко спал санитар. Он не слышал зычного голоса своей начальницы, раскрытая книжка валялась на полу, и сон его был беспечен, как у младенца.
— Слава! — Ещё раз рявкнула барменша над его ухом.
Славка вздрогнул и проснулся. Он сел, не спеша потянулся и совершенно искренне улыбнулся Старшей.
— Всю жизнь проспишь, — нисколько не смягчившись, загудела она.
— А что делать- то? — Уставился он на неё, вскинув взлохмаченную голову. — Если бы какое-то дело было…
У Славы со Старшей медсестрой отношения были странные: это была особая любовь-ненависть, которая посещала их достаточно хаотично и, как правило, не совпадала по градусам. Этим летом Славка с грохотом провалил экзамены в медицинский институт, и, в ожидании армейского призыва санитарил в больнице для привилегированных, куда был пристроен, естественно, по блату, другом своего деда- академика, таким же академиком.
— Тебе бы санитаром в обычную городскую больницу, которая дежурит по «Скорой»… Вертелся бы ужом круглые сутки… — Сейчас она ненавидела его за лень и безделье.
Старшая стояла над Славкой, уперев руки в бока — настоящая барменша. Галина Сергеевна Ушакова была, как говорится, «молодой пенсионеркой». Ещё в сорок первом закончила срочные курсы медсестёр, всю блокаду пятнадцатилетней девчонкой проработала в одной из городских больниц. Была она сиротой, тощим заморышем-цыплёнком, но именно больница спасла её от голодной смерти в осаждённом Ленинграде. Сводку об умерших больных сестры задерживали. Умерших было много, а жидкая похлёбка из больничного пищеблока, которую язык не поворачивался назвать супом, поступала исправно… Потом Галя долго лечилась от истощения, очевидно, что-то случилось с гормонами, после войны она вдруг раздалась во все стороны, выросла и растолстела. Пожалуй, лет двадцать работала она в этой больнице — сначала дежурной операционной сестрой, а с годами она дослужилась и до Старшей.
— А я что, в операционный день не верчусь? — Славка начинал злиться.
Упрекать его было не за что: оперировали в этой больнице только плановых больных и всего два раза в неделю. Но операции во вторник и в четверг проходили сразу в обеих операционных, и Славка, действительно, вертелся. Приходилось не только быстро убирать залы между операциями, подавать чистые наборы инструментов, обрабатывать и мыть грязные скальпели, крючки и пинцеты, но ещё и бегать в гистологию с операционным материалом.
— Конечно, в городской больнице веселей, чем в этом паноптикуме… — Сказал он, поднимаясь с топчана.
— В чём, в чём? — Подозрительно посмотрела на него Старшая.
— Паноптикум — это коллекция восковых фигур, например… Ну, кунсткамера почти…
— Умник какой! — Только и сказала барменша. — Сюда иди…
Она завела его в операционную и ткнула в потолок толстым коротким пальцем.
— Вот…
Славка почти прислонился лицом к этому пальцу. Мысленно провёл вектор от его кончика к потолку и ничего не увидел.
— Что «вот»?
Муха, предчувствуя недоброе, сидела тихо и неподвижно.
— Муха. — Грозно произнесла Старшая.
Санитар посмотрел ещё раз и согласился.
— Теперь вижу. Ну, и что?
— В операционной мух не должно быть никогда! Ты понимаешь, что это значит — муха в операционной?! Я сейчас уйду, а ты здесь закроешься и эту муху ликвидируешь. Понял?
— Теперь понял…
— Приступай.
Барменша ушла и вскоре вернулась к своим медсёстрам с очередным пустым биксом. Села напротив них, и работа снова закипела.
— Сколько у нас операций завтра, Галина Сергеевна?
— Две… Одна большая — резекция желудка…
— Всё равно это очень мало… — Одна из девушек особенно быстро вертела «шарики». — У нас в третьей больнице за сутки и до десяти операций набегало…
— Что-то я не вижу, чтобы ты обратно спешила…
— Конечно… — Нисколько не обиделась девушка. — Разве там такие условия для работы, как здесь… И зарплата, считай, в два раза выше…
Что-то грохнуло рядом в операционной, зазвенели инструменты.