— Я же говорил — пустяки! — Трана любовался делом своих рук.
Но, пока стучали топоры, снова полил дождь, и берег заволокло. Благоразумно ли наобум пробиваться к земле после пятнадцати часов тяжелого, изнурительного плавания во льдах? Нансен распорядился поставить на льдине палатку. Во время отдыха, думал он, туман, наверное, рассеется. И мгла действительно поредела, но не со стороны берега, а со стороны моря. Зоркий Равна разглядел дымок «Язона», который на всех парах уходил прочь от Гренландии.
— Ах, как мы глупы! — воскликнул донельзя опечаленный лопарь. — Вон судно уходит, а мы остались в великом море. И я чую — тут наша могила.
Он вытащил евангелие и принялся шептать молитвы. Равне было всего сорок шесть лет; но смекалистый лопарь прикидывался стариком, сообразив, что это дает ему немалые выгоды в обществе более молодых и крепких участников экспедиции.
Нансен посмеялся над пророчеством Равны, однако признался себе, что положение может стать серьезным.
Да, им оставался какой-нибудь час спокойной работы веслами — и они были бы на берегу. Поломка задержала их, а ничтожная задержка иной раз обходится в Арктике дороже дорогого. И вот теперь в треске и звоне ломающихся льдин, в потоках холодного дождя неведомое течение стремительно отбрасывает их прочь от места, намеченного для высадки. Земля недалека, но быстро несущийся поток, где льдины переворачиваются, круша друг друга, где хрупкие лодки немедленно будут раздавлены и перемолоты, делает ее недоступной.
Неужели ледяная ловушка захлопнулась?
На волосок от гибели
Земля уходила за горизонт дальше и дальше.
Два дня льдину с лодками течение упрямо и все быстрее подталкивало к наружной кромке дрейфующих льдов, в открытое бушующее море.
Утром на третий день льдина треснула возле самой палатки. Слышался рев прибоя; взлетали хлопья пены. Бедные лопари забрались в одну из лодок и, готовясь к смерти, горько сетовали, что покинули родной дом.
Льдина, обломанная и обкусанная волнами, неумолимо приближалась к кромке. В любую минуту течение могло вытолкнуть, вытеснить ее прочь из ледового пояса. Если их не раздавит при этом, если не опрокинет, если им удастся пробиться через прибой, — тогда впереди, в лучшем случае, долгое скитание в открытом бушующем море.
— Жаркое это будет дело! — сказал Фритьоф Свердрупу. — Но не отдавать же дешево жизнь! А для борьбы нужны силы. Сейчас — всем спать!
Спать в этом аду? Нет, Равна не такой безумец. Пусть другие делают что хотят, а он будет молиться. Лопарь забрался в лодку, подпер голову кулаками, положил на колени евангелие, бормотал, бормотал и… заснул первым. Постепенно задремали и остальные. Только Отто Свердруп, как самый опытный моряк, остался на вахте. Засыпая, Нансен слышал успокоительно-равномерное похрустывание льда под его тяжелыми башмаками.
Ночью Фритьоф проснулся от сильной качки. Прибой грохотал совсем рядом. Вода бурлила уже возле палатки. Но, прислушавшись, Нансен различил знакомое равномерное похрустывание, представил себе крепкую, плотную фигуру Свердрупа, руки, глубоко засунутые в карманы куртки, и задумчивое, невозмутимое лицо. Если Свердруп не будит всех — значит, положение еще терпимо. И Фритьоф заснул снова.
Спал он довольно долго, а проснувшись, подумал, что сон еще продолжается — так тихо было вокруг. Выглянув из палатки, Нансен увидел Свердрупа, спокойно жующего табак. Что за чудеса: ни открытого моря, ни волн, а прибой — как отдаленная гроза!
— Было плохо, — сказал Свердруп. — Вынесло к самой кромке. Хотел будить, да подумал: подожду еще. Потом льдину совсем залило. Я боялся за лодки. Пошел будить — смотрю, нас втискивает обратно.
Такова Арктика: одна неожиданность за другой. В том, что ночью словно невидимая рука в самую опасную минуту снова втолкнула их льдину в гущу других, Равна усмотрел награду всевышнего за молитвы, которые он с таким усердием бормотал вчера.
Опасность отодвинулась, но не миновала. Их быстро несло на юг, далеко от земли, близко от кромки.
Прошел еще день, два, пять. Если не произойдет перемен, льдину с лагерем может пронести мимо оконечности острова, в безбрежный океан.
В лагере несли круглосуточную вахту. Когда приходила очередь Равны, вздохи и бормотание не смолкали ни на минуту. Он плохо разбирался в часах и, боясь разбудить сменщика раньше срока, иногда с чисто ангельским терпением простаивал на ветру вдвое больше, чем нужно. Но сколько горьких сетований уносил за это время ветер!