15 июня. «Середина июня, а конца похода все еще не предвидится! Наоборот, положение ухудшается. Так скверно, как вчера, еще ни разу не было; пожалуй, и хуже тоже не может быть».
Оказалось, может!
16 июня. «Лед такой тяжелый, что можно прийти в отчаяние. Единственное утешение — сознание, что хуже уже быть не может».
Прошло еще несколько дней. Впервые за месяцы изнурительного пути Нансен, несмотря на страшное утомление, ночами лежал без сна, мучительно думая об одном и том же. Пусть он ошибается в вычислениях долготы из-за злосчастной остановки часов. Но ошибка не может быть особенно грубой. Они должны находиться теперь где-то возле мыса Будапешт, который поднимается над обозначенной на карте Пайера Землей Вильчека, Мыс же словно провалился. На горизонте — только льды.
Происходило что-то странное, непонятное, бессмысленное.
…Если бы Нансен знал истинную причину исчезновения Земли Петерманна и мыса Будапешт! Но именно эта-то весьма простая причина и не укладывалась в его голове. Так бывает иногда даже с теми, кто старается предвидеть в пять раз больше, чем может случиться.
Пока что Нансен был сбит с толку и не мог рассчитать даже приблизительно, когда им удастся ступить на твердую землю. В упряжке брели последние три собаки. С жуткой быстротой убывал керосин. Варево из собачьей крови плохо подкрепляло силы. Две подстреленные тощие чайки были единственным охотничьим трофеем. Забросили сеть, но в ней оказалось несколько несъедобных моллюсков. Небольшая рыбка, которую Нансен нашел мертвой на льдине, — вот все, что дало им море.
Земля Франца-Иосифа не появлялась. Шпицберген был недостижимо далек…
Без Нансена
Когда Нансен покинул «Фрам», Свердруп перешел в его каюту. С грустью просидел он первый вечер возле стола, раздумывая над инструкцией, оставленной Нансеном.
«Я передаю тебе дальнейшее руководство экспедицией до ее завершения, — писал Нансен. — С того дня, как я покину „Фрам“, к тебе перейдет во всей полноте власть, которая до сих пор принадлежала мне, и все остальные должны беспрекословно подчиняться тебе или тому, кого ты назначишь начальником. Я считаю излишним давать тебе какие бы то ни было указания относительно того, что следует предпринимать при тех или иных случайностях — даже если бы возможно было дать эти указания; я знаю, что ты сам сумеешь найти лучший выход из затруднительных положений, и считаю поэтому, что могу со спокойной совестью покинуть корабль».
Это скорее письмо друга, чем инструкция начальника своему заместителю. Таких людей, как Фритьоф Нансен, власть не портит, нет!
«Твоя обязанность, — читал дальше Свердруп, — доставить порученных тебе людей благополучно на родину, не подвергая их никакой ненужной опасности ни ради сохранения судна или груза, ни ради научных результатов экспедиции».
А сам Фритьоф, написав это, пошел ради науки туда, где опасность на каждом шагу!
«Никто не знает, сколько времени пройдет, прежде чем „Фрам“ выйдет в открытое море. У тебя хватит провианта еще на несколько лет; но если по каким-нибудь непредвиденным причинам экспедиция слишком затянется, или экипаж начнет страдать от болезней, или ты по каким-нибудь другим соображениям сочтешь за лучшее покинуть судно, это должно быть сделано безусловно. Ты сам определишь, в какое время года лучше всего это сделать и какой путь вам избрать».
И дальше — несколько деловых советов, короткая программа научных работ, имена людей, отвечающих за ее выполнение.
Инструкция кончалась так: «В заключение желаю всяческого счастья тебе и всем, за которых ты теперь несешь ответственность. До счастливой встречи в Норвегии — на борту этого корабля или без него.
Преданный тебе Фритьоф Нансен».
Свердруп дочитал и задумался. Ушел… Конечно, Иохансен — парень что надо, но все же было бы вернее, если бы рядом с Нансеном шагал теперь он, Свердруп. Правда, Нансен слеплен для Севера. Уж он-то найдет способ выкарабкаться из любой переделки, будьте уверены! И все же… Вдвоем к полюсу, без всяких промежуточных баз, без надежды вернуться на судно.
Да, на такое способен только Нансен!
…Привычно, размеренно потекли дни и недели, и только тревога за ушедших омрачала временами настроение команды.
Свердруп составил расписание дел для каждого. Сначала убирали вздыбленный у левого борта «Фрама» ледяной вал — при новом сжатии он мог обрушиться и повредить судно. Работали парами. Свердруп взял в помощники доктора. Тот был сначала весел и болтлив, как всегда, но к вечеру первого дня скрылся в каюте совершенно расстроенный. Блессинг не мог понять, почему Свердруп не хотел с ним разговаривать. Доктор как-то не замечал раньше, что из капитана «Фрама» трудно выжать больше ста слов в день, особенно когда он чем-либо занят.