— «Вторник, 19 мая 1896 года. Мы вмерзли в лед к северу от острова Котельного, приблизительно под 78°43’ северной широты, 22 сентября 1893 года. В течение следующего года, как и было предусмотрено, нас несло на северо-запад Иохансен и я покинули „Фрам“ 14 марта 1895 года примерно под 84°04’ северной широты и 102° восточной долготы, имея целью достигнуть более высоких широт. Руководство экспедицией передано Свердрупу. К северу никакой земли не нашли. 8 апреля 1895 года, достигнув 86°14’ северной широты и почти 95° восточной долготы, вынуждены были повернуть назад, так как лед стал слишком тяжелым и непроходимым. Взяли курс на мыс Флигели, но часы наши остановились, и мы не могли с достаточной точностью определить долготу. 6 августа 1895 года обнаружили четыре покрытых ледниками острова, расположенных в северной части этого архипелага приблизительно под 81°30’ северной широты и примерно на 7° восточнее данного места. Сюда прибыли 26 августа 1895 года и нашли необходимым здесь перезимовать. Питались медвежьим мясом. Сегодня отправляемся к юго-западу вдоль земли, чтобы наикратчайшим путем добраться до Шпицбергена. Полагаем, что находимся на Земле Гиллиса».
Яльмар выслушал, кивая головой, и сказал:
— Добавить нечего.
Первый краткий отчет об экспедиции Нансен засунул в цилиндрик от примусного насоса и подвесил под потолок хижины. Затем они по очереди сфотографировались возле своего жилища.
— А все-таки, Фритьоф, мы славно прожили зиму! Верно?.. — Иохансен помялся. — Ты знаешь, я тут кое-что написал. Хочешь послушать?
— Разумеется! — ответил заинтересованный Нансен.
— Только это не деловое, как у тебя. Слушай:
— Браво, Яльмар! Ты прочтешь мне потом еще раз. А теперь — пошли!
Оба впряглись в нарты — ох, какими тяжелыми показались они с непривычки! — и зашагали на юг, туда, куда тянулась цепочка неведомых островов.
Началась знакомая, набившая им оскомину одиссея со льдами и полыньями, с трещинами, прикрытыми снегом, с неистовыми вьюгами, с надеждой, сменяющейся разочарованием, и с разочарованием, сменяющимся надеждой.
Однажды Иохансен отстал, чтобы покрепче увязать нарты. Внезапно ветер донес до него призыв о помощи. Встревоженный Яльмар выпрямился, огляделся. Где Нансен? Кругом только лед, по которому ветер гнал струйки снега. Издали опять донесся крик.
А Нансен провалился в трещину, набитую мокрым снегом и ледяной кашей. На крепко привязанные лыжи, от которых он не мог освободить ноги, неумолимо давила тяжесть обрушившегося снега и льда — давила, увлекая в пучину. Нансен успел вонзить в лед острие лыжной палки и ухватиться за нее одной рукой, а другой уцепился за край льдины. Он не заметил, что Иохансен отстал, и сначала ждал, когда тот придет на помощь. Но силы уходили, помощи не было. Повернуться и посмотреть, где товарищ, Нансен не мог. Прошло еще несколько минут. Палка гнулась, Нансен погружался в ледяное месиво глубже и глубже. Тогда он стал кричать.
Иохансен вытащил его в последние секунды; еще немного — и Нансена увлекло бы под лед…
Майские бураны сменились июньскими поздними метелями. День за днем двое шли к югу. Они шагали в тени высоких базальтовых скал, где ликующе кричали люрики. Волочили нарты мимо лежбищ моржей, и сильные звери, не уступая им дороги, сердились и били клыками об лед. Когда возле земли темнела открытая вода, двое садились в каяки, укладывали на них нарты и плыли вдоль синих ледниковых обрывов.
Архипелаг тянулся бесконечно. Всё новые и новые острова выплывали из туманов на горизонте. Нансен наносил их на карту, и по-прежнему они никак не желали укладываться в очертания суши, заснятой Пайером.
В середине июня каяки как будто достигли южной оконечности той земли, вдоль которой так долго плыли.
И тут Нансена поразило сходство в очертаниях берега с береговой линией на карте южной части Земли Франца-Иосифа, составленной путешественником Лей-Смитом.
Неужели они в самом деле на этой земле? Но как тогда быть с картой Лайера? Не мог же австриец наделать таких грубых ошибок!
Чтобы осмотреться, они причалили к крутому берегу, неудобному для высадки: нельзя было втащить наверх каяки.
— Да привяжем их ремнем, только и всего, — предложил Иохансен.
— А выдержит?
— Ну как же!
Они привязали свои суденышки ремнем из моржовой шкуры и стали карабкаться на один из торосов.
— Каяки! Каяки уносит! — Дикий крик Иохансена вспугнул птиц.
Ремень не выдержал.
Ветер угонял каяки. Самая страшная минута за все их путешествие! Остаться на льду без продовольствия, без патронов…
— Держи часы!
Раньше чем Яльмар успевает понять, в чем дело, Нансен на бегу сбрасывает сапоги, шапку…
Вода нестерпимо холодна. Нансен судорожно ловит ртом воздух. Он плывет со всей быстротой, на какую способен.
Ветер уносит каяки еще быстрее.
Нет, не догнать! Но без каяков — смерть! Лучше сведенным судорогами комком пойти на дно, чем медленно умирать на льду.
Взмахи рук все слабее. Он плывет почти бессознательно. Перевернувшись на спину, видит Яльмара, в отчаянии бегающего по льдине. Снова переворачивается. Ветер чуть стих, каяки уносит не так быстро. Последний рывок. Еще, еще… Руки и ноги уже ничего не чувствуют. Сердце бешено колотится. Но все ближе каяки…
Он касается рукой торчащей над ними лыжи. Догнал! Спасены! Теперь подтянуться, залезть на каяк. Окоченевшее, сведенное холодом тело не слушается. «Слишком поздно, мне ни за что не влезть». Все же пытается забросить ногу. Зацепился. Последнее усилие — и он на каяке…
Ледяные шквалы пронизывают его насквозь. Зубы стучат так, что он боится откусить язык. Надо грести, надо грести…
Яльмар, в восторге подпрыгивающий на льдине, видит, что Нансен вдруг хватает ружье, стреляет, потом что-то вылавливает из воды.
«Он сошел с ума от потрясения!» — пугается Иохан-сен.
Нансен кладет ружье, снова гребет. Яльмар бежит туда, куда ветер сносит каяки. Нансен, бледный, с мокрыми волосами и бородой, с пеной у рта, пробует сам вылезти из каяка и падает на лед. Его судорожно вздрагивающая рука держит застреленную кайру.
— Сва… Сва… Свари ее…
Иохансен стаскивает с него мокрую одежду, набрасывает сухое тряпье в спальный мешок, кладет сверху парус и все, что попадается под руку. Потом варит птицу и прислушивается: из мешка ни звука. Спит? Но едва аппетитный запах варева достигает спального мешка, как оттуда слышится:
— Дай мне одежду, Яльмар… Я чертовски проголодался!
Неожиданное
«…Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос, первый за три года!.. Сердце билось, кровь прилила к голове. Я взбежал на торос и закричал во всю силу своих легких. За этим человеческим голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за этой вестью к жизни скрывалась родина и все то, что заключало в себе это слово. Родина стояла у меня перед глазами, пока я пробирался между ледяными глыбами и торосами так быстро, как только могли нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов разглядел темную фигуру, движущуюся между торосами, — это была собака, но за нею подальше двигалась другая фигура… Человек!.. Кто это мог быть? Джексон или один из его спутников? Или, быть может, кто-нибудь из моих соотечественников?
Мы быстрыми шагами приближались друг к другу, я замахал ему шляпой, он сделал то же. Я услышал, что человек окликнул собаку, прислушался — он говорил по-английски. Когда я подошел поближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.