Ведь не развалился бы? Не лопнул, если бы хоть раз выдавил из себя три жалких слова. А теперь…
Поздно было теперь что-то делать или говорить.
Дождь всё лил, и лил, и лил — и так стало грустно, что Талиан расколотил тогда кифару. Она то чем ему не угодила? Эх… А так хотелось снова услышать ту мелодию. Тоскливую и надрывную. Способную обнажить каждое чувство, малейшую эмоцию — и оставить наедине с самим собой.
Но сколько ни пытался, Талиан даже мотива вспомнить не смог. Как же там?
Та-да-да-дам-дам. Та-да-да-дам-дам. Та-да-да. Та-да…
Кто-то рядом протопал, устало шаркая. Доски кровати скрипнули под тяжестью опустившегося тела, и смутно знакомый голос произнёс:
— Как его звали?
Талиан лишь сильнее сдвинул брови к переносице и отвернулся. В глазах стояли слёзы. Не было никакого желания разговаривать. Но и сил, чтобы прогнать, чужака тоже не было.
— Мне он настоящего имени не назвал. — В чужих словах почудилась сдерживаемая обида и горечь. — Помню, улыбнулся лукаво, стрельнул глазами и едва ли не проворковал: «Зовите меня своей милой, ненаглядной, любимой и единственной… — а после паузы расчётливо добавил: — …дочкой». Вот ведь язва, а?! Нет, был бы я лет на пятнадцать — двадцать моложе, придушил бы гадёныша, наверное, а так… по заду шлёпнул для острастки, а после разрешил уничтожать запасы лекарственных трав и дальше. Да и как не разрешить? Всё равно бы стащил, хитрюга. Или других подбил стащить, что хуже.
Повернув голову, Талиан присмотрелся и обнаружил рядом с собой главного лекаря. Это был всё тот же седой старичок в заляпанной кровью жёлтой тунике, только сгорбленный, бледный и осунувшийся от усталости.
— Он ведь с самого начала, ещё даже от Джотиса отъехать далеко не успели, повадился таскать у меня настойки валерианы, боярышника, пиона, мелиссы и пустырника. Сливал все в один пузырёк и пил на ночь. Говорил, иначе не может заснуть. — Старичок достал из сумки флакон, стал поначалу считать капли, а после, сбившись, плюнул, наполнил ложку до краёв и отправил себе в рот. — Я теперь иначе, чем «фарьянка», эту смесь и не зову.
Талиан улыбнулся сквозь слёзы. Сейчас, когда внутри всё умерло, книжное занудство почему-то осталось. Говорить было тяжело, но всё-таки он это произнёс:
— Правильнее будет… «фарианка».
— Его звали одним из императорских имён? Фориан?
Запрокинув голову, Талиан зажмурил глаза. Разговаривать по-прежнему не хотелось. Любые слова вставали в горле комом, мешали дышать. Но главный лекарь его с ответом не торопил. Сидел рядом и глядел понимающе, будто прекрасно знал о бездне боли, разверзшейся в душе. Знал и мог помочь.
— Фариан. Через «а».
— Вот оно как. Спасибо.
Старичок помолчал немного, повздыхал, и заговорил снова:
— Помню, когда я в первый раз настоял на полном осмотре, он взглянул на меня, как на дурака, но промолчал. На втором осмотре, спустя где-то онбир, ехидно осклабился. А после третьего осмотра, глядя прямо в глаза, серьёзно спросил: «Желаете объявить императору о моей беременности? Вот он обрадуется». И это было… Как бы вам сказать? Как первый весенний день после лютой зимы… — Лекарь потянулся к флакону, взялся за крышку, но со вздохом его отставил. — Обычно ж как? Ялегаров ко мне приносят уже при смерти. Между ног хлещет, как из сточной трубы после дождя. Каких только ужасов за свои года не насмотрелся. А вы… не сочтите за дерзость… на опытного любовника совсем непохожи…
При этих словах Талиан напрягся. Любовник? Опытный?
Тут-то до него и дошло, о чём говорил лекарь: о каком таком «полном осмотре» и кровотечении, — и мир резко дёрнулся в сторону, завертелся перед глазами, а следом Талиана разобрала злость.
Вот же тупость! Он вырос в Уйгарде — крохотной крепости на огрызке суши, куда тан Тувалор перекрыл доступ нежелательным людям и знаниям. Ни одной книги в библиотеке про Рагелию и ялегаров, про Зенифу и род Тёмного тана не было. Ничего, что рассказало бы о другой стороне жизни. О том, что мужчины… с мужчинами…
Однако из разговоров солдат, из их скабрёзных шуточек и похабных жестов, Талиан многое понял и пожалел, что его учителями стали именно они. Ведь не знать о чём-то — ещё не значит не столкнуться с этим в жизни. И что злило сильнее всего…
К подобной встрече он оказался абсолютно не готов.
Едва Талиан переварил услышанное, как главный лекарь с искренней горечью в голосе продолжил: