На мгновение Талиан позволил себе в это поверить, словно вживую, представил их встречу — улыбку в льдисто-серых глазах, распахнутые объятья и крик, от которого непременно заложит уши, — а потом это мгновение прошло, и стало нестерпимо грустно.
Наверное, он просто разучился мечтать.
Талиан провёл по лицу ладонями, вздохнул, откинул одеяло и продолжил поиски меча. Ощущения, честно говоря, были странными: вот он оплакивает погибшего друга, провал в памяти — и для всех остальных прошло два дня, появились новые дела и заботы, а он… как будто всё ещё там.
В груди болезненно кольнуло. Талиан остановился, сделал несколько размеренных вдохов и выдохов, зажмурился и пообещал себе больше об этом не думать. Не сейчас, когда на кону стояла жизнь сестры, и каждый день промедления мог стать решающим.
Талиан перерыл все возможные места, заглянул в каждый сундук, пока, случайно не бросил взгляд вниз: из-под кровати шло едва заметное свечение. «Кровопийца» лежал возле ножки, но только в половине камней на рукояти искрились золотистые нити, другая их часть стала непроницаемо-чёрной.
Вытащив меч, Талиан нахмурился. Если сила из камней ушла, то куда? Он ведь ничего не делал…
В этот момент в палатку вошла процессия из слуг, возглавляемая мужчиной в жёлтой лекарской тунике, куда более серьёзным и собранным по сравнению с караулившим его сон мальчишкой, но тоже юным.
— Ваше императорское величество, разрешите вас осмотреть прежде, чем вы вернётесь к государственным делам.
— Государственные дела не ждут.
— Это не отнимет много времени. Уверяю вас.
Талиан мог бы с этим поспорить: он проспал два дня, хотя просил разбудить через пару часов, — но споры отнимали время едва ли не больше, чем всё остальное.
Расценив его молчание за согласие, молодой лекарь с осторожностью взялся за запястье, чтобы проверить частоту сердцебиения, затем по очереди оттянул каждое веко, придирчиво осмотрев оба глаза, попросил открыть рот и наконец отстал, по-видимому, удовлетворившись.
— К чему всё это? — Талиан натянул через голову поданную слугой тунику. — Я что, умираю? Или что?
Лекарь сдержанно поклонился и, не поднимая глаз, произнёс:
— Душевная боль сильнее телесной, и убивает она ничуть не хуже, — и тут же, словно испугавшись собственной дерзости, побледнел и запнулся: — Эмн… это… Господин Гимеон просил передать, что всё готово к похоронам. Доброго вам здравия, ваше императорское величество.
Дав знак остальным заканчивать, лекарь весь вытянулся и задеревенел, будто кукла, у которой ни руки, ни ноги не гнутся, и неровной походкой направился к выходу. Но только за ним захлопнулся полог, как снаружи донёсся его возмущённый окрик:
— Олухи! Да как вы его тащите?! Голова… поднимите голову! — и, не успев уйти, молодой лекарь вернулся, помогая альсальдцам внести раненого.
На носилках лежал мужчина, весь заляпанный грязью и кровью, с разодранной штаниной и наскоро перевязанной правой ногой, плечом и грудью. Впрочем, по цвету и замызганности наложенные повязки не сильно отличались от одежды.
От усеянного царапинами лица шёл жар, на лбу выступила испарина. И в таком состоянии его притащили сюда?!
— Несите тёплой воды и полотенца! Живо!
Подстёгнутые криком, слуги бестолково заметались по палатке, совсем как дворовые курицы. Талиан, честно говоря, не понимал, что изменилось. Раньше его никто не слушал, зато теперь у людей всё падало и валилось из рук. А стоило ему повысить голос, как они начинали запинаться и мямлить.
Талиан велел альсальдцам опустить носилки на пол и опустился сам, бросив недовольно:
— Два дня прошло. Его что, не осматривали?
— Осматривали, — ещё сильнее побледнев, ответил молодой лекарь, перевернул руку раненого и, взглянув на размазанные знаки, выведенные прямо на коже, мрачно добавил: — Седьмой номер в очереди. Сегодня к тану Демиону понесут. Он… только он может помочь с такими ранами. Но… после военного совета, конечно же… — а затем, неожиданно всхлипнув, тот утёр глаза рукавом и добавил: — У нас после битвы ещё никто толком не спал. Делаем, что можем, но рук на всех не хвата…
Оборвав себя на полуслове, лекарь оторопело застыл. Серые, дымчатые с желтоватыми крапинками глаза расширились от ужаса, дёрнулась щека — и Талиан понял: юношу только что пришибло осознанием того, что, кому и как он только что сказал.
— Простите мою дерзость, мой император, — выдохнул тот обречённо, закрывая ладонью глаза. — Пожалуйста…
Скользнув взглядом по старому ожогу, показавшемуся из-под задравшегося рукава жёлтой туники, Талиан вдруг подумал, что вряд ли к нему отправили бы двух юнцов, если бы остальные не были позарез заняты.