Под вопрошающим взглядом Талиан нахмурился. Это было целую вечность назад… Конечно, он ничего подобного не помнил!
— Вы ещё спросили у меня, убил бы я вас, окажись на вашем месте, и, когда я ответил «да», предложили порадоваться, что вы — это не я, а после пригласили к столу.
— Ну… может, такое и было… К чему ты это вспомнил?
Фариан грустно улыбнулся и произнёс со вздохом:
— Потому что всё до последнего слова — правда. С детства мы связаны магическим ритуалом и общей судьбой. Что дано одному, не даётся другому. Когда один счастлив, другой непременно несчастен. И если у нити судьбы оборван конец, в этот день кто-то обязательно умрёт. Но только кто-то один.
Стоп. Стоп. Стоп.
Что значит, когда один счастлив — другой страдает? Это же…
— Так ты думал… — Талиан смотрел прямо перед собой и ничего не видел. — Думал, что это… потому что я… потому что у меня в жизни… Назови день! Дату, когда тебя изнаси… это дерьмо случилось.
— Зачем? Чтобы отравить вам одно из немногих светлых воспоминаний? Я же прекрасно помню, сколько дней в жизни грустил. — Фариан коснулся его щеки, и Талиана словно прошило молнией, потому что пальцы… Он смог почувствовать их леденящий холод. — В том, что случилось со мной, вы не виноваты. Я это ещё во дворце понял, у портрета отца. Вы когда его увидели… Этот взгляд я узнал бы из тысячи. Вы смотрели и словно безмолвно кричали: «За что ты так со мной?! Я ведь твой сын!» И даже ещё раньше… Помните, увидев вашу иссечённую спину, я не смог сдержать слёз? Потому что знал: каждый шрам — расплата за день, в котором я был счастлив.
Талиан убрал от лица ледяные пальцы, сжал их в ладонях. Замогильное прикосновение обжигало, разгоняя по телу огонь в такт взбесившемуся сердцу. Всё это было неправильно. Неправильно и чудовищно несправедливо!
Как мог он радоваться жизни, зная, что за эту радость расплачивается кто-то другой?
— Адризель всемогущий! Если бы я только знал…
— Зато я знал, но это знание не уберегло меня от ошибок. Думал, если убью вас, боль уйдёт, но… — Фариан замолк, а когда заговорил снова, голос звучал одновременно тепло и грустно: — Словно в насмешку, из всех людей именно вы дали мне защиту. Тогда и сейчас. Рядом с вами я впервые за долгое время снова почувствовал себя в безопасности. Смог дышать спокойно. Перестал бояться и прятаться от малейшего шороха. Перестал ждать, когда та злополучная ночь повторится. Когда меня снова потащат к столу и…
Фариан несколько раз взмахнул в воздухе свободной рукой, побуждая себя продолжать говорить, но, так и не сумев справиться с волнением, отвернулся.
— Не надо. Не заставляй себя, — Талиан крепче сжал его руку. — Я тебя понял.
Шмыгнув, тот утёр лицо рукой и заговорил не поворачиваясь:
— Спас вас в первый раз, потому что растерялся. Сначала помог и только потом подумал о том, что выдал себя и чем это для меня обернётся. И пока вы валялись в беспамятстве, пока шли поиски виновных и не стихала суматоха, сидел рядом и уговаривал себя дать вам умереть. Лучшей возможности бы не представилось. Всего-то и нужно было — не спасать, но…
— Спасибо, что спас. Я… после того случая я понял, что ты не трус. Не такой трус, каким пытался казаться.
— Ух ты! Это вы меня сейчас похвалили?
— Да.
Странно так. Одно короткое «да» — и Талиан неожиданно для самого себя испытал облегчение. Хотя, чего странного? Когда между ними исчезли надоевшие недомолвки и секреты, подозрительность, навязанные другими правила и условности.
Осталась только предельная честность.
— Ну и последнее… — Фариан набрал воздуха, как перед прыжком в воду. — Вернулся я… потому что не захотел умирать рабом.
Талиан посмотрел на него с недоверием и нахмурился.
— Погоди! Но я же тебя освободил?..
— Да неужели? — Фариан презрительно усмехнулся. — Вы кинули в меня одеждой и велели убираться из лагеря! Спросили ли вы тогда, Фариан, дорогой, а хочешь ли ты уезжать? Нет! Вы всё решили за меня.
— Но…
— Всю мою жизнь всё решали за меня! — вскричал тот, захлёбываясь словами и плещущейся в них злостью. — Что мне есть, в чём ходить, чем заниматься, во что верить. Никого не интересовали мои желания. Ведь я раб. Прикажут — пою, прикажут — танцую. И знаете, что самоё обидное? Я ведь вам говорил! Помните? Я сам сказал, чего хочу. А вы…