— Не тебе меня поправлять, Фарьяна. Иначе быстро окажешься в хвосте армии. — Сота Колбин осклабился и, отъезжая от повозки, брезгливо бросил: — Вместе с остальными шлюхами.
В этот момент Талиан по-настоящему пожалел, что не может встать и как следует ему врезать. Прямо в его круглую, отожранную харю. Чтобы плевался потом соплями и кровью из разбитого носа. И думал почаще, кому и что говорит. И как.
— Мой император, не хмурьтесь. — Фариан коснулся указательным пальцем его переносицы, мешая бровям сойтись в сплошную линию. — И ничего не говорите. Не тратьте силы. — Он мимолётно улыбнулся. — Я и так читаю вас как раскрытую книгу.
Талиан отвернулся и фыркнул.
А затем снова нахмурился.
В сизой пелене дождя терялись деревья и холмы. Влага оседала тёмными разводами в складках шерстяных плащей, оттягивала длинные полы вниз. Люди ехали понуро, натянув на головы капюшоны. Не было слышно ни разговоров, ни смеха. Только мерный шелест капель, разбивавшихся о кожаный полог повозки, приглушённый стук копыт и дребезжание колёс на булыжной дороге.
Тан Тувалор сдержал слово — мимо них по одной стали проезжать деревянные клетки с людьми.
Талиан разглядывал их дрожащие, скрюченные от холода фигуры с худыми руками и ногами, склонённые головы, безотчётно отмечал следы побоев — проглядывающие в многочисленных дырках на одежде синяки и кровоподтёки — и всё пытался понять, откуда их таких вытащили. Что это за люди? Местные жители или разбойники? Случайные путники, которым не посчастливилось ехать по той же дороге? Кто?!
Потому что на людей сения Брыгня, которые стояли за покушением, они точно не походили. Как и на наёмников. Хотя лица некоторых, и особенно взгляды, не оставляли сомнений: эти уже убивали.
Мимо Талиана проехало с десяток или больше повозок, а картина не менялась. Везде были сбившиеся в кучу мужчины разного возраста — от стариков до малолеток, — одинаково несчастные, продрогшие и забитые.
А потом он увидел её.
Одна-единственная в огромной клетке, скрестив ноги и руки, с высоко поднятым подбородком сидела девушка. Юная, на вид одного с ним возраста. Её волосы тёмными сосульками спускались к груди, цвета не разобрать. Ткань платья вымокла и облепила тонкую фигурку, не оставив простора для воображения. Сиди она совсем голой — разницы не было бы никакой.
Талиан встретился с ней взглядом и изумлённо замер.
Её глаза… Они горели едва сдерживаемым триумфом! В них словно плескался живой огонь. Не преступница сидела перед ним в грубо сколоченной дощатой клетке — императрица на троне. Пока остальные мокли и дрожали от холода, она как будто наслаждалась.
Он оглядел её фигуру более придирчиво — и верно, при пристальном изучении от глаз не укрылись посиневшие губы, едва заметное дрожание пальцев и мурашки, выступившие на коже. Ещё несколько часов под дождём, и пленница простудится, заболеет и, вероятнее всего, умрёт.
Тан Тувалор не из тех людей, который будет тратить усилия и время лекарей на преступников, обвинённых в покушении на императора.
— Оде… яло…
— Вас укрыть, мой император? Вам холодно?
— Её… — Талиан указал взглядом на девушку. — Ук… рой…
Фариан огляделся вокруг, вытащил откуда-то свёрнутое шерстяное одеяло и, примерившись, метнул его в сторону клетки, но не докинул. Разочарование вспыхнуло и обожгло болью. Талиан впился взглядом в серую тряпку — и та, вместо того чтобы упасть, как ей и было положено, медленно поползла по воздуху вверх, сравнялась с полом клетки, забралась внутрь и замерла у ног девушки.
И в тот же момент живот, точно переспевший арбуз, разорвало болью. Талиан глухо застонал и стиснул зубы; на лбу выступил пот. Надо было дышать — чем чаще, тем лучше! — но из-за боли именно этого и не получалось сделать.
— Адризель всемогущий! — выругался Фариан, поспешно задёргивая кожаный полог. — Какого… я тут столько дней… а вы… Мой император… ох… — Он закрыл лицо ладонями, глубоко вдохнул и замер, пытаясь унять раздражение и злобу. — В общем, спите. Привал будет ещё часа через три. Вы утомились. Вам надо восстановить потраченные силы, а мне… а мне выпить отвара. Да… отвара…
Окончание фразы вышло откровенно кислым. Фариан переложил его голову со своих колен на шкуры, поправил одеяла и отполз куда-то вглубь повозки за отваром, где, уже не стесняясь в выражениях, продолжил распекать вполголоса.
Из глаз брызнули слёзы. Талиан дышал, как собака — часто и неглубоко, — и едва оставался в сознании. И лишь когда в лицо подул ветер, ласково коснувшись разгорячённой кожи, стало чуточку легче.