Сопротивляться действию чужой магии было сложно, но боль завсегда отрезвляла. Хотя иногда хватало и чистого упрямства.
— Мне всегда казалось, что Гардалар силён. Он мог зарядить за раз одиннадцать камней, тогда как я — только восемь. Но тридцать один… и даже до коронации… — Тан Анлетти вздохнул и сурово свёл брови к переносице. — Нет, всё-таки мальчишку придётся убить. Он может стать для меня опасным.
— Но как же… — Он не верил собственным ушам. — Ведь вы же… Ваша сила — это не дар, это проклятье! Вы её не контролируете, и люди гибнут. Молодой император мог бы вам помочь… — Каждое слово под колючим взглядом господина застревало в гортани, но Брыгень старался, как мог, чтобы договорить. — Но не как свой отец. Не сдерживая вашу силу. Если он так силён, то, мой тан… Вдруг он сможет вас спасти?
— Скажи, я похож на дурака?
Тан Анлетти посмотрел ему прямо в глаза, и этот взгляд словно вытянул из тела всё тепло. Брыгень почувствовал себя слабым и ничтожным, абсолютно беспомощным — и едва совладал с желанием удариться лбом о доски пола и запричитать на все лады, вымаливая прощение.
— Н-нет, м-мой т-тан.
— Тридцать один камень против восьми — это не трёхкратное преимущество, нет, это совершенно другой, недосягаемый для меня уровень. Мне с ним не тягаться. Когда мальчишка осознает свою силу, когда научится с ней обращаться — он не станет меня спасать. Он раздавит меня, как я этого таракана. — Под сапогом тана Анлетти хрустнуло, он отодвинул ногу, и Брыгень разглядел на досках пола тёмное пятно. — Поэтому я не могу ждать, когда мальчишка вырастет. Я должен убить его первым. Убить — и жениться на Маджайре. Тогда, став императором, я смогу перераспределять силу сам. И это будет спасением.
— Я молчал раньше, потому что думал: избавиться от молодого императора — единственно верное решение. Я видел, как вас гнетёт мысль об убийстве сына единственного друга, но ситуация тогда казалось безвыходной. Либо вы, либо вас. — Брыгень поднялся с колен и навис над господином всей громадой своего роста. — Но сейчас я молчать не стану. Погибший император, мир его праху, не простит вам такого предательства. Вы себе не простите. Поэтому остановитесь, пока не поздно. Истово вас прошу! — Он ударил себя кулаком в грудь.
— Замолкни!
На лицо тана Анлетти набежала тень. Он весь скрючился на неудобном табурете: заложил ногу на ногу, упёрся в колено локтём и подпер рукою лоб, закрываясь ладонью от скудного света.
Сейчас никто не признал бы в этом прозябшем до костей, уставшем путнике, чей плащ и штаны были забрызганы грязью до самого пояса, семнадцатого Тёмного тана, властителя Зенифы, правую руку погибшего императора и прочая, прочая — регалиям и титулам не было числа.
Но собственная сила — дар подчинять сердца и умы людей, вызывая в них безотчётную любовь и желание следовать любому капризу, — обрекала его на постоянное одиночество. Тан Анлетти путешествовал ночью, прячась от других, и все встречи назначал тайно.
Словно был преступник какой или бездомный бродяга.
Возможно, всё сложилось бы иначе, поживи тан Фиалон подольше, научи он своего сына управлять силой, которая ему досталась в наследство вместе с проклятой кровью Зифы. Или будь господину плевать, что станет со всеми этими людьми. Не страдай он так сильно, видя, какую причиняет боль одним своим присутствием.
— После смерти Гардалара я много о чём думал, — произнёс тан Анлетти тихо, убирая от лица руку. — Семнадцать лет он забирал себе мою силу. Семнадцать лет позволял жить жизнью обычного человека. Семнадцать лет был рядом, а теперь его нет… Его нет, а мне уже тридцать два, и управлять силой я так и не научился… Вот она и льётся из меня, как из прохудившегося ведра, отравляя всё вокруг.
— К чему вы клоните, мой тан?
— К тому, старина, что мне не нужен его сын. Я не хочу менять одну заплатку на другую.
Тан Анлетти встал, положил руки ему на плечи и несильно их сжал. От резкого движения единственная свеча мигнула и погасла. По комнате разлилась темнота, и всё, что Брыгень теперь видел — это блестящие глаза своего господина.