На её лице появилась понимающая улыбка.
– Сражаться так, будто этот бой – последний. Вот, чему меня научила жизнь.
– Спасибо. – Талиан накрыл её руку своей и крепко сжал. – Ты напомнила мне о главном. – Он повернул голову, посмотрел ей в глаза и закончил фразу едва различимым шёпотом, больше для самого себя: – Я так рвался стать императором, что забыл, кто я есть на самом деле.
Девушка вопросительно приподняла брови.
– И кто же вы?
– Я… – говорить вслух о таких вещах оказалось сложно: голос то дрожал, то скатывался до шёпота, – я младший сын императора, ненужный своему отцу, отосланный в провинцию и нелюбимый, который оказался на троне… Пфф! Да в общем-то, случайно. И… Никто не готовил меня к бремени власти. Я должен был стать воином. Воином – не императором! Но… я всё равно люблю свою семью, отца и сестру. Я люблю свою страну и людей, которые в ней живут. И я… Я не буду бежать в страхе от тяжёлого долга и ответственности. – Наконец ему удалось совладать с голосом, и тот зазвучал уверенно и твёрдо. – Да, я многого не знаю и не умею. Да, я ещё не готов. И книжка оказалась не особо полезной. Но завтра я пойду на военный совет и попытаюсь отстоять Фроанхель. Я встречусь с таном Анлетти и приму брошенный им вызов. Потому что именно этому меня научили. Не убегать.
Подавшись вперёд, она осторожно коснулась губами его губ и замерла. Кожу обожгло чужое дыхание. Влажное, горячее. Как давно он целовал девушку? От такой близости по позвоночнику вниз побежали мурашки. Талиан вдруг понял, что до сих пор держит её за руку – и с каждым ударом сердца стискивает их пальцы, переплетая вместе, всё крепче, всё теснее.
– Таким ты мне нравишься, – прошептала она, отстранившись, и столько всего было в это «нравишься» вложено: и промелькнувшее одобрение, и дерзкая провокация, которая сейчас звучала скорее как приглашение.
Талиан поднял её руку к лицу и, не отрывая взгляда, поцеловал кончики пальцев.
– Обращаться к императору на ты дозволено лишь тому, кто имел возможность познакомиться с ним близко.
Она вдруг запрокинула голову и расхохоталась. Потревоженный шумом, Фариан заворочался на кровати, но, к счастью, не проснулся.
– Сколько можно ходить вокруг да около? – отсмеявшись, она высвободила руку и поманила его пальцем. – Идите и покажите мне, чем мужчина отличается от ялегара.
Зря она это сказала!
Внутри всколыхнулся азарт, и шальная улыбка растянула губы. Девушка хочет сравнить? Да пожалуйста! Уж он-то знает, что будет лучшим. И нет, вовсе не потому, что ему известны какие-то особые техники или приёмы, хотя чего только Зюджес ему ни рассказывал. Просто…
Она ему нравилась.
Было в ней что-то особенное. Гордый поворот головы, дерзкий взгляд и обречённость в глазах, которая ранила, задевала что-то внутри, побуждая согреть в тёплых ладонях, утешить и защитить.
Талиан потянулся к девушке сквозь темноту, коснулся пальцами кожи, такой же грубой и шероховатой, как и её натруженные ладони, порывисто привлёк к себе, неловко столкнувшись с ней губами – и умер в тот же миг, когда они податливо расступились, пропуская язык внутрь.
Удовольствие было таким острым, что все внутренние ограничения, тревоги, заботы и печали рухнули в бездну.
Он как сжал её тогда в объятиях, так и не отпустил даже под утро, уставшую от ласк и довольную, с сытым спокойствием наблюдая, как она засыпает у него на груди.
А на рассвете пришёл лекарь. Тот же худосочный старичок в жёлтой тунике, с которым они столкнулись в палатке сения Брыгня. Он с мстительной жёсткостью размотал повязку и, сжав пальцами края раны, отчего у Талиана чуть не брызнули из глаз слёзы, неутешительно заметил:
– Тухлой рыбой воняет.
– Ммм… – промычал ему Талиан в ответ что-то полуутвердительное, не в состоянии произнести от боли ни слова.
– Рана загноилась. Гной надо вырезать. Процедура не смертельная, но весьма болезненная. И, конечно, рекомендую вам дней пять – десять отлежаться после в постели. – Старичок смерил его холодным взглядом и тут же отвёл глаза, засуетившись у сумки с лекарствами. – Хотя, кого я обманываю? Снова вскочите и понесётесь разбойникам головы рубить.
– Я девушку спасал, – ответил Талиан, когда снова смог дышать.
– А вас кто спасать будет? Я, к примеру, стар уже для подобных подвигов.
Лекарь смазал листья подорожника желтовато-серой клейкой массой, на вид походившей на подгоревшую овсянку, прижал их к ране и принялся выверенными движениями накладывать повязку.
– Я много всего в жизни повидал. Не одну войну прошёл. Поэтому скажу прямо: ваше состояние обманчиво. Вы чувствуете себя хорошо, а тем временем ваше тело умирает. Любой другой на вашем месте лежал бы без сознания и метался в жару. Вы меня понимаете, мой император? – Его взгляд на мгновение стал острым и колким, точно один из заточенных ножей, хранящихся у него сумке. – Понимаете, что я пытаюсь вам сказать?