Талиан заставил себя произнести:
— Я виноват — не ты. Не проси у меня прощения за мои же ошибки, — и добавил на полтона ниже. — Не унижайся.
Тан Кериан вздрогнул, как от удара, и повернул голову. В его взгляде сквозили непонимание и обида.
Адризель всемогущий! Не сделал ли он только хуже?
— Демион сказал правду, — заговорив, Талиан притворился, что с живейшим интересом высматривает среди скрытых облаками горных пиков седловину соседнего перевала. — Я тот самый придурок, который остановится и поможет, потому что считает, что только так поступать — правильно. Но… хм… не потому, что я хочу выглядеть в глазах своего народа добрым правителем. Нет. Просто… иначе я сам себя перестану уважать. Понимаешь, о чём я?
— Теперь понимаю, почему у вас нет других союзников, кроме меня. — Тан Кериан смотрел на него как будто бы с сожалением, но Талиан не был уверен в этом до конца. — Мои слова понравятся вам ещё меньше, чем предыдущие, но… Мой император, не пора ли вам повзрослеть?
Талиан запрокинул голову и рассмеялся.
— А если я не хочу взрослеть? Что тогда?
— Я умру, защищая ваше детство. Как и поклялся.
К словам было не подкопаться — почтительные, сказанные с настоящим рвением и желанием услужить, — только лицо после них горело так, будто ему залепили пару пощёчин. Даже холодный горный ветер был не в силах остудить полыхающих щёк.
И Талиан второй раз подряд послал лошадь вперёд.
Без броши шерстяной плащ приходилось всё время придерживать одной рукой, чтобы полы не расходились в стороны, и сквозь пальцы прекрасно чувствовалось, как быстро и отчаянно колотится сердце.
Сейчас ему, как никогда, не хватало Зюджеса: его дружеского подзатыльника, громкого смеха, улыбки, но больше всего — его веры.
Зюджес не стал бы сомневаться в нём и предлагать «повзрослеть». Нет! Друг временами казался чересчур легкомысленным и поверхностным, жил не всерьёз и словно бы шутя, но когда дело начинало пахнуть жареным, оказывался рядом. Всегда.
Второго такого было не найти.
Да, тан Кериан следовал за ним тенью, отставая всего на несколько шагов. Но что толку? Если всё это — во исполнение клятвы.
Имперский тракт всё петлял и петлял, и когда Талиан доехал до леса, уже стемнело. Но и тогда, обернувшись, он увидел, как рыжие огоньки зажжённых факелов светились у выхода из горного ущелья.
Войско неоправданно растянулось.
Почуяв близость стоянки, лошадь пошла бодрее, и уже через час Талиан подъехал к воротам.
Это был первый раз, когда он видел военный лагерь вживую, а не на страницах учебников. Пока войско двигались через земли Когрина и Агрифа его обустройство казалось пустой тратой времени, но сейчас, когда они вступили в Кюльхейм, так никто уже не считал.
По сложившейся воинской традиции лагерь имел форму прямоугольника, обнесённого по периметру частоколом и двойным рвом с земляным валом посередине. С каждой стороны можно было попасть внутрь через укреплённые башнями ворота, которые и днём и ночью находились под охраной.
Ворота располагались друг напротив друга: передние и задние находились точно по центру коротких сторон прямоугольника, а правые и левые были смещены ближе к передним, деля длинную сторону прямоугольника на одну и две трети.
От ворот внутрь лагеря вели улицы, шириной в восемнадцать и в сорок шагов. Та, что побольше, шла от правых ворот к левым и называлась главной. На пересечении улиц устанавливалась императорская палатка. Пустое пространство перед ней называли местом собраний, ведь именно здесь собирался военный совет и император — возникни у Талиана такое желание — обращался с речью к солдатам.
Въехав в лагерь, он первым делом отыскал взглядом опознавательные знамёна и насторожился, увидев, что они не блещут разнообразием. Из четырёх армий — I и II Джотисских, VII Агрифской и III Зенифской — через перевал как будто прошла только одна. Два белоснежных эдельвейса с золотым кинжалом между ними, словно глаза притаившегося хищника, смотрели на него из каждого угла.
Стоило признать, в темноте герб Тёмного тана выглядел пугающим. Как и ситуация, когда III Зенифская армия находилась по одну сторону перевала, а три других — по другую.
Но стоило Талиану окунуться в привычную обстановку походного лагеря, и первое гнетущее впечатление ушло.
Он ехал по узкой улице вдоль одинаковых рядов палаток, размеренных и выровненных будто по линейке. Несмотря на поздний час и раскинувшееся над головой иссиня-чёрное небо, солдаты ещё не спали. Из одной палатки доносился дружный гогот, будто кто рассказал шутку или пёрнул. В другой назревала перебранка. Из третьей лилась похабная песня на два охрипших, но очень старательных голоса. Кто-то совсем рядом навернулся в темноте с вёдрами. Раздался оглушительный грохот и плеск воды, минутное молчание и вслед за ним ругательства — и какие затейливые. Хоть на память себе записывай!