— Я сказал, что всю вашу еду пробуют слуги тана Тувалора, — прошептал Фариан, лёжа под ним неподвижно. — Что ваше любимое блюдо — трижды приготовленный павлин, фаршированный рисом, курагой и изюмом и завёрнутый в золотую фольгу. После коронации вина вы в рот не берёте ни капли, а в травяном отваре признаёте только мяту.
— И зачем ты соврал? — Талиан недоумённо нахмурился. — Я павлина только пару раз попробовал. Не помню, был ли он трижды приготовленный или обычный.
Признаваться, что в жизни бы не отличил одного павлина от другого, почему-то казалось постыдным: как если бы он вдруг сказал, что не умеет ездить верхом или стрелять из лука. Хотя никакой вины Талиана в том, что тан Тувалор воспитывал в нём воздержанность и умеренность в пище, не балуя изысками, конечно, не было.
— Лишних предосторожностей не бывает. — Фариан смотрел на него с невыразимой тоской, будто на покойника, лежащего в гробу с венком лавровых листьев вокруг головы. — Сений Брыгень не тот человек, которому я бы стал доверять. Он…
— Ты подозреваешь сения Брыгня? Но в чём?
— Не знаю… Взгляд у него был какой-то… мутный…
Не забывая о своей роли, Фариан прикрыл глаза и протяжно застонал — поначалу тихонько, а затем всё громче и громче. В такт ему Талиан стал сопеть и раскачивать кровать. Сейчас у них получалось почти в синхронно, и даже не тянуло рассмеяться в процессе в голос. Хотя по первости сдерживался он едва-едва. Потому что кое-кто не лежал смирно, а то закатывал глаза, то корчил рожи, то тыкал пальцами в живот, сбивая дыхание.
Фариан неожиданно затих, наморщил лоб, будто что-то ему внезапно пришло в голову, и произнёс:
— Совсем забыл… пьют воины из Джотисских и Агрифских армий, чьи командиры остались за перевалом. В Зенифской вся верхушка командования на месте, поэтому и дисциплина в порядке. И это…
— Выглядит странно? — перебил его Талиан, и их взгляды встретились.
Ощущение было, как тогда, на коронации. Воздух между ними застыл душной тягучей массой, время словно остановилось — и только глаза напротив, до краёв наполненные первородным страхом, оставались живыми.
— А его голос… Он не показался тебе знакомым? — спросил Талиан.
Тогда, на коронации, по приказу человека, так и оставшегося неизвестным, Фариан метнул в него во время танца один из своих мечей. Почти убил. И Талиан не простил ему этого, но оставил жить, чтобы с его помощью выйти на настоящего убийцу.
Фариан задумался, и в этот момент кто-то резко распахнул полог у входа. От сквозняка затрепетали огни свечей, большая часть из них погасла — и в палатке стало темно. Перекатившись на край, Талиан вскочил на ноги и поднял с постели ножны. Лезвие меча вышло почти бесшумно. Кого бы ни принесло сюда ночью, умирать без боя Талиан не собирался.
— Кхем… я пришёл просить разговора у императора. Доложите ему обо мне, — голос был прокуренный и низкий, с лёгким зенифским акцентом.
Незваный гость ещё не представился, как всё уже стало понятно.
— Сений Брыгень, я уважаю вас и ваше положение, но император в данный момент занят… с девушкой, — ответил ему старший из слуг. — Приходите в другое время.
Талиан бросил взгляд на Фариана — юноша, прячась, завернулся в верблюжьи шкуры по самый нос, так что из-за них теперь торчали одни глаза — вернул меч в ножны и отодвинул ширму.
— Что привело уважаемого сения ко мне в такое время? Нас атакуют?
— Что вы, ваше императорское величество, никак нет. — Сений Брыгень опустился перед ним на одно колено в приветственном поклоне. — Но есть одно очень деликатное дело, которое мне бы хотелось обсудить с вами наедине.
— Наедине? — переспросил Талиан.
— Наедине, — твёрдо произнёс мужчина, скосив глаза в сторону слуг, приставленных к нему таном Тувалором.
— Ммм… — слова приходилось подбирать очень осторожно. — И какой области касается это дело?
— Жизни и смерти, мой император.
— Что ж, раз так, я готов вас выслушать.
Талиан закрепил пояс с ножнами на талии, подобрал с постели плащ и, сделав человеку тана Кериана незаметный знак предупредить своих, вышел за сением Брыгнем из палатки.
Снаружи было прохладно, но плащ накидывать на плечи Талиан не стал. Ему нравилось дышать ночным воздухом, в котором сплелись воедино свежесть росы, ароматы деревьев и трав, дым костра и ничем не перебиваемый смолянистый дух хвои, идущий от свежеструганных досок и частокола.
А вот сений Брыгень, наоборот, поёжился и плотнее запахнул на себе шерстяную жилетку. И даже что-то пробурчал себе под нос про старые раны и ноющие кости.