Но пришел день, когда неопределенность стала уже невозможной.
Сидони обещала Францу, что выйдет за него замуж, когда он займет приличное положение, и вот ему предлагают место инженера на чугунолитейном заводе в Гран-Комбе, на юге. Для скромной жизни его заработка будет вполне достаточно.
Оттягивать дольше нельзя.
Надо или покориться, или найти предлог для разрыва. Но какой?
В надвинувшейся на нее опасности она вспомнила о Дезире. Хотя бедная калека никогда не поверяла ей своей тайны, Сидони знала о ее любви к Францу. Давно уже подметила она это своими глазами кокетки — ясными, изменчивыми зеркалами, которые, отражая чужие мысли, не выдают своих. Быть может, вначале мысль, что другая женщина любит ее жениха, делала любовь Франца менее тягостной для нее, и подобно тому как памятники на кладбище смягчают грустное впечатление от могил, так и хорошенькое бледное личико Дезире, являвшееся на пороге столь непривлекательного в ее глазах будущего, делало для нее это будущее менее мрачным.
А теперь любовь хромоножки служила ей достойным и удобным предлогом, чтобы отделаться от своего обещания.
— Нет, мама, — заявила она однажды г-же Шеб, — никогда я не соглашусь сделать несчастной такую подругу, как Дезире. Меня замучат угрызения совести…Бедная Дезире! Неужели ты не заметила, как она осунулась с тех пор, как я приехала, каким умоляющим взглядом смотрит она на меня? Нет, я не причиню ей такого горя, не отниму у нее Франца.
Восхищаясь великодушием дочери, г-жа Шеб считала все же эту жертву чрезмерной.
— Подумай хорошенько, дитя мое… — возражала она. — Мы не богаты. Такого мужа, как Франц, не каждый день встретишь.
— Ну что ж! Я не выйду замуж, только и всего… — твердо заявила Сидони и, сообразив, что ее предлог удачен, крепко ухватилась за него. Ничто не могло заставить ее изменить принятое решение: ни слезы Франца, приведенного в отчаяние этим отказом, причины которого ему не хотели даже объяснить, ни мольбы Рислера, которому г-жа Шеб под большим секретом сообщила мотивы своей дочери.
— Не вини ее! Это ангел!.. — говорил он брату, стараясь успокоить его и втайне восхищаясь жертвой малютки.
— О да, это ангел! — подтверждала г-жа Шеб и при этом так вздыхала, что бедный обманутый влюбленный считал себя не вправе жаловаться. Полный отчаяния, он решил покинуть Париж и бежать, но уже не в Гран — Комбе, а куда-нибудь подальше. Он начал хлопотать и получил в Исмаилии[9] место смотрителя по работам на Суэцком перешейке. Он уехал, так ничего и не узнав, или не желая знать о любви Дезире; а между тем, когда он пришел проститься с нею, бедная калека подняла на него свои красивые робкие глаза, где было ясно написано: «Она вас не любит, но я-то… я-то ведь люблю вас!»
Но Франц Рислер не умел читать в этих глазах.
К счастью, люди, на чью долю выпало много страданий, бесконечно терпеливы. После отъезда своего друга маленькая хромоножка со свойственной ей очаровательной способностью предаваться иллюзиям — способно* стью, унаследованной от отца и облагороженной ее женской натурой, — снова бодро принялась за работу, сказав себе: «Я буду ждать его».
И с тех пор она широко расправляла крылышки своим птичкам, как будто все они, одна за другой, улетали в Исмаилию, в Египет… А ведь это было так далеко!
Из Марселя, прежде чем сесть на корабль, Франц написал Сидони прощальное письмо, трогательное и вместе с тем комическое письмо, где, перемежая чисто технические подробности с горестными прощальными словами, несчастный инженер сообщал, что уезжает с разбитым сердцем на «Саибе», «пароходе-микст в 1 500 лошадиных сил», как будто надеялся, что столь внушительное количество лошадиных сил тронет неблагодарную и заставит ее вечно раскаиваться. Но голова у Сидони была занята совсем другим.
Ее начинало беспокоить молчание Жоржа. После отъезда из Савиньи она получила от него только одно письмо. Все ее письма оставались без ответа. Правда, она знала от Рислера, что Жорж очень занят и что перешедшее к нему после смерти дяди управление фабрикой возложило на негр огромную ответственность. Но все — таки… не написать ни слова!..
Она добилась от родителей позволения не возвращаться больше к мадемуазель Ле Мир, и из окна на площадке» где снова предавалась своим молчаливым наблюдениям, подстерегала своего возлюбленного, следила за тем, как он ходит по двору и по мастерским, а вечером, в час отхода поезда в Савиньи, смотрела, как он садится в экипаж, чтобы ехать к тетке и кузине, проводившим первые месяцы траура в деревне у деда.
Эти наблюдения волновали, тревожили ее, а близость фабрики заставляла еще сильнее чувствовать отдаление Жоржа. Подумать только: стоило ей немного громче позвать, и он обернулся бы! Ведь только одна стена разделяла их! А между тем они были в то время так далеки друг от друга!..
-Помните, малютка Шеб, тот печальный зимний вечер, когда добряк Рислер вошел к вашим родителям с каким-то необычным выражением лица и сказал: «Важные новости!»?
Да, в самом деле, новости важные.
Жорж Фромон только что сообщил ему, что, согласно последней воле дяди, он женится на своей кузине Клер, и так как ему будет трудно одному управлять фабрикой; он решил сделать его, Рислера, своим компаньоном и назвать фирму «Фромон младший и Рислер старший».
Как удалось вам, малютка Шеб, сохранить хладнокровие при известии, что фабрика ускользнула от вас, что другая женщина заняла ваше место? Какой ужасный вечер!.. Г-жа Шеб что-то чинила у стола, г-н Шеб сушил перед огнем одежду, промокшую от долгого хождения под дождем. Жалкая обстановка, печальная, унылая… Тускло горела лампа. От скудного, наскоро приготовленного обеда в комнате стоял запах стряпни бедняков. А тут еще этот Рислер, опьяневший от радости, что-то оживленно говорил, строил планы…
Все это больно сжимало вам сердце, измена казалась еще более ужасной при сравнении богатства, ускользавшего из ваших протянутых рук, и отвратительной бедности, в которой вы обречены были жить…
От всех этих переживаний Сидони серьезно и надолго заболела.
Когда она, лежа в постели, слышала, как дрожат за занавесками оконные стекла, несчастной все казалось, что по улице едет свадебный кортеж Жоржа, и у нее делались нервные припадки, безмолвные и необъяснимые — какая-то лихорадка гнева, которая пожирала ее.
Наконец время, молодость, заботы матери, а главное, заботы Дезире, знавшей теперь, какую жертву принесла ей подруга, помогли Сидони справиться с болезнью. Но долго еще не покидали ее слабость, смертельная тоска и постоянное желание плакать.
То она говорила, что отправится путешествовать, покинет Париж, то вдруг порывалась уйти в монастырь. Все вокруг огорчались, искали причину этого странного состояния, внушавшего еще больше опасений, чем сама болезнь, но в конце концов она открыла матери свою грустную тайну.
Она любит Рислера-старшего… Она никогда не смела в этом признаться, но любила она всегда именно его, а вовсе не Франца.
| Эта новость поразила всех, особенно самого Рислера. Но малютка Шеб была так хороша, она смотрела на него такими нежными глазами, что бедный малый сразу же влюбился в нее, как дурак. А может быть даже, эта любовь, хотя он и не отдавал себе в этом отчета, уже давно жила в его сердце…
Вот как случилось, что в вечер своей свадьбы молодая г-жа Рислер, вся белая в своем подвенечном наряде, с торжествующей улыбкой смотрела на окно площадки, с которым так тесно были связаны десять лет ее жизни. Эта гордая улыбка, в которой проскальзывала также глубокая жалость и легкое презрение выскочки к своей прежней нищенской жизни, относилась, по-видимому, к бедной, хилой девочке, которую она как будто видела перед собой там, наверху, во тьме прошлого и этой ночи. И казалось, она говорила ей, указывая на фабрику:
— Ну, что скажешь, малютка Шеб?.. Как видишь, я все-таки здесь…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
9
Исмаилия-город в Египте, где в описываемую эпоху шли работы по прорытию Суэцкого канала.