В школу, когда она уже перебралась в Яншу, приехал Отто Скорцени, руководитель отдела диверсий, — здоровенный детина, похожий на бандита, с глубокими шрамами на грубом красном лице.
Он выступил перед слушателями. Чем дальше зайдут русские, тем вернее будет их гибель, говорил он. Новое немецкое оружие, тайные силы и особенно диверсанты сделают свое дело, и ни один русский не вернется на свою землю.
Скорцени с восторгом говорил о работе диверсантов:
«Парни! — кричал он, и его лицо еще больше наливалось кровью. — У вас будут бесшумные пистолеты, сильнодействующие яды, взрывчатые вещества, средства тайнописи. Вы будете перевоплощаться, как артисты, сегодня выдавая себя за старика, завтра за монаха, послезавтра за военного. Вы будете совершать подвиги. У вас будет все: деньги, вино, женщины».
Это звучало убедительно. Ему аплодировали.
На первых же занятиях их обучили, как применять синильную кислоту и другие мгновенные яды, подрывать важные объекты, как пользоваться портативной рацией и различными видами оружия, как устроить виселицу.
«Нет, это не мое амплуа», — стал думать Семерш. Поделиться с кем-нибудь было нельзя: в школе учащиеся следили друг за другом.
Вскоре у Семерша тяжело заболела мать, ухаживать за ней было некому. Его стали периодически освобождать от занятий, а с передислокацией школы отчислили совсем, но с условием, что, когда явится необходимость, он будет выполнять задания. Семерш согласился, а про себя подумал: «Черта с два. Поищите дураков в другом месте».
— Расскажите подробнее, кто был начальником школы, кто в ней преподавал, что вам известно о ее слушателях.
— Начальником был немецкий полковник Гаммер, фамилии офицеров-преподавателей нам были неизвестны, а знали мы только их клички.
Семерш рассказал о распорядке занятий в школе, охарактеризовал нескольких преподавателей, назвал имена слушателей, с которыми был в одной группе.
— Нам ведь не все объясняли. К тому же я был не очень прилежным учеником и, к сожалению, знаю даже меньше, чем мог бы.
Семерш улыбнулся, попросил разрешения закурить.
— Я понимаю, что все равно это достаточный повод для того, чтобы меня арестовать. Но, честное слово, я сам хотел прийти к вам.
— Мы не собираемся вас задерживать, — сказал я. — Но просим пока никуда не уезжать и, если понадобится, прийти к нам еще.
— Понимаю, — кивнул молодой человек. — Я всегда к вашим услугам.
Аркадий на правах старого знакомого вызвался проводить Семерша домой. Мы с Набатовым остались вдвоем.
— Для очистки совести это, конечно, уже кое-что, — усмехнулся Набатов. — Но для дела маловато. И потом, я сомневаюсь, чтобы молодого человека, которого рекомендуют генералы, так любезно оставили в покое.
Через несколько минут пришел Аркадий. Он сказал, что, провожая Семерша, заходил к нему домой. Его мать действительно выглядит неважно, не встает с постели.
Утром капитан Набатов выехал для доклада к начальнику. После отъезда капитана меня не переставали мучить одни и те же вопросы: куда переехала школа? где ее слушатели? что утаил Семерш?
Нужна же, черт возьми, какая-нибудь ниточка!
От курения разболелась голова. Выхожу подышать свежим воздухом. Вдруг слышу голос:
— Можно к вам?
Оборачиваюсь и вижу Семерша.
— Дело есть? Пожалуйста, — нехотя отвечаю я.
— Нет, у меня ничего. Но, может, у вас есть какие-нибудь вопросы ко мне?
Смотрю на него и думаю: с чего бы это? Что его так беспокоит, почему он снова пришел к нам?
Мимо дома в сторону фронта движется поток автомашин. Навстречу группами и в одиночку вот уже третий день идут люди, освобожденные из фашистской неволи: поляки, мадьяры, украинцы, французы.
Вот идут три девушки-мадьярки в рабочих комбинезонах, какие у нас до войны носили шоферы. Одежонка легкая, но им жарко. Идут быстро, торопятся домой. Поравнявшись с нами, приветливо улыбаются. Идут двое пожилых мужчин, по виду украинцы, с котомками за плечами, еле-еле переставляя ноги. А за ними — совсем молодые, здоровые ребята. Разрумянились, идут легко. Одеты кто во что, но прилично и тепло: под куртками или демисезонными пальто — теплые жилеты. У всех пятерых за плечами черные рюкзаки. Оживленно беседуют между собой.
— Что так спешите? Покурите, — говорю им по-немецки.
— Боимся, невесты не дождутся, выйдут замуж, — отвечает по-мадьярски один из них, сняв фуражку и вытирая пот.
— Домой?
— Домой.
— Из каких краев?
— Гитлер угонял рыть окопы, — поясняет он. Остальные молчат, идут, не оборачиваясь.
— Как вы думаете, — спрашиваю Семерша, — правду сказал он или нет?
— Наверное, так и есть, — отвечает учитель. — Немцы многих угоняли и из нашего села.
— А вы никого из них раньше не встречали?
— Неужели я не пригласил бы к себе своего знакомого на чашку кофе? — отвечает он с ноткой обиды, глядя мне прямо в глаза.
Простившись с Семершем, возвращаюсь к себе.
Интересно, какие сведения привезет Набатов? Да, невеселая получится история. Налицо единственный человек, который учился в этой школе, и тот знает очень мало. Остальное неизвестно. Есть еще подозрительный толстяк, от которого убежала жена. Но кто он? Где?
— Товарищ майор, о чем вы разговаривали с этими молодыми людьми? — спросил Аркадий. — Я видел из окна.
— Так, пустяки. А что?
— Они мне показались подозрительными. Слишком уж веселые, будто не с принудительных работ идут, а с воскресной прогулки.
— Молодые, вот и радуются.
Про себя я, однако, подумал: пожалуй, Аркадий прав — было в тех молодых людях что-то ненатуральное, картинное. И эти черные рюкзаки… А может, это пустая подозрительность?
Отворилась дверь, и к нам вошла Каролина.
— Я только что видела в селе подозрительных молодых людей, — сказала она. — За плечами у них были черные рюкзаки. Точь-в-точь такие, какой я видела у своего дяди.
— Довод, конечно, наивный. Но, может, действительно поговорить с ними? — сказал Аркадий. — Посмотреть их документы?
— Быстро в машину, — согласился я. — Едем.
Трудно было предположить, чтобы диверсанты шли «табуном», и вряд ли разведка могла дать им всем одинаковые рюкзаки. Но теперь мне вдруг вспомнилось, что один из тех парней как-то по-особенному взглянул на Семерша. Именно это и заставило меня спросить учителя, не знает ли он кого-нибудь из них.
Парней догнали быстро. Предложили сесть в машину.
— Мы арестованы? — спросил один из них.
— Нет. Вы идете от фронта?
— Да.
— Нам нужна ваша помощь.
Этого высокого, угловатого, смуглого парня звали Шандор. Он понравился нам больше других. Была в нем какая-то вызывающая смелость и непосредственность, граничащая с детской наивностью. На нас он смотрел свысока, даже презрительно.
— Итак, мы арестованы, — сказал он. — Позвольте узнать, за что?
— Надо выяснить кое-какие вопросы. Может, поужинаем вместе?
— А мои товарищи, где они?
— За них не беспокойтесь.
В течение ужина Шандор не проронил ни слова, о чем-то сосредоточенно думал.
— Как ужин? — спросил его Аркадий.
— Вполне европейский. Благодарю. А какие вопросы?
— Откуда вы знаете Семерша? — спросил я.
— Семерша? — Шандор старался держаться спокойно. — Допустим, я знаю его по разведывательно-диверсионной школе. Вас это интересует?
— Нас, собственно, интересует, с каким заданием перебросили вас через линию фронта?
— Я на этот вопрос ответить не могу. Во-первых, нас никто не перебрасывал. А если не перебрасывали, то и задания никакого не давали. Логично?
— Совсем нелогично, Шандор, — сказал Аркадий по-венгерски. — Раз вас учили, то должны были перебросить. А что же во-вторых?
— Вы мадьяр? — спросил Шандор, вместо того чтобы ответить.
— Я русский.
— Не верю. Вы слишком хорошо знаете наш язык. И все же нас не перебрасывали.
Другие сказали то же самое, а о Семерше лишь то, что нам уже было известно: освобожден из школы в связи с болезнью матери.