В этот день я вел полк к той самой деревне Зеленый Клин, где летом располагался мой штаб. Я хотел выйти к одному из тайников, о которых уже писал, чтобы забрать полушубки взамен пришедших в негодность.
Знакомые до мельчайших подробностей места. Кажется, что каждая тропка, каждая лесная дорожка встречает нас, как родных. Удивительно быстро привязывается человек к той земле, которую защищал, на которой терпел лишения и боль, на которой и сам находил прибежище и защиту. «В своем доме и стены помогают…» Я заметил, что кочевая наша жизнь приучила каждого видеть дом под любым деревом — лишь бы ветви его были способны укрыть в случае чего от ветра и дождя. И вот странность: то дерево, под которым провел ты ночь, кажется наутро настолько своим, что уходить из-под его кроны почти так же грустно, как грустно уходить из дома, под крышей которого прожил ты долгое время.
Мы шли по земле, ставшей для каждого, кто бывал уже здесь, родной. Шли через леса, через болота, через деревни, в которых знали раньше каждый дом. Грустный это был марш.
Почти все деревни на нашем пути стояли заброшенные. Да и что это были за деревни?! Пепелища, торчащие тут и там обгорелые печные трубы, почерневшие от огня деревья. И кое-где собаки, не понимающие, куда делись люди, но ждущие их, продолжая привычное свое и никому уже не нужное дело: сторожить. Что сторожить? От кого?..
Деревни Зеленый Клин тоже не было. Но тайник на окраине болота уцелел, никто не приходил к нему раньше нас. Вскрыв его, мы смогли заменить полушубки и валенки всем, кто в этом нуждался. Тем, кто сломал в походе лыжи, выдали новые, а поскольку продовольствия в вещевых мешках к этому времени почти не осталось, наполнили их прекрасно сохранившимся зерном. На всякий случай забрали из тайника и почти все хранившиеся в нем боеприпасы — до них, как я уже говорил, любой из нас был особенно жаден.
Двинулись дальше, а когда стало уже смеркаться, услышали над головами знакомый звук трудяги У-2, деловито ковылявшего откуда-то к линии фронта. Через несколько часов, в лесу возле Витебской железной дороги, я узнал, что на этом самолете был вывезен в советский тыл тяжело больной Васильев.
Узнал я об этом от того самого Сарычева, который был когда-то моим заместителем по хозяйственной части, а теперь занимал эту должность в штабе 2-й бригады. Вместе с группой разведчиков, которым было поручено разыскать наш полк, он пришел ко мне с запиской от Орлова. Сергей Алексеевич предлагал мне изменить маршрут, соединиться с бригадой и принять командование ею. Но как я мог согласиться на это, не имея указаний из Ленинграда или Валдая? Поэтому написал в ответ, что принять командование бригадой считаю за высочайшую для себя честь и, если на это будет приказ Никитина или Гордина, последую ему с радостью. Пока же продолжаю выход в заданный район.
Никогда больше не встречал я Орлова и не знаю, чем руководствовался он, посылая мне ту записку. Некоторое время спустя в командование бригадой вступил Николай Александрович Рачков, бывший командир 3-го полка.
Вдоль Витебской железной дороги гитлеровцы расположили по деревням довольно густую сеть своих гарнизонов, поэтому двигаться дальше общей колонной стало небезопасно. Решили выходить к цели поотрядно. Штаб полка шел со вторым отрядом, которым командовал Андреев.
Ночью мы пересекли железную дорогу и, отойдя немного в сторону от нее, расположились на отдых в деревне Пригон — впервые за много дней в теплых деревенских избах. Рядом, в Чихачево и Сорокине, — крупные вражеские гарнизоны. До Чихачево пять с половиной километров, до Сорокине — четыре. Выставили усиленные заслоны, предупредили людей о том, что возможен бой, что надо быть в полной готовности.
Утро опять выдалось туманным. Как и после перехода линии фронта, видимость не более 100 метров. Не использовать такую погоду нельзя, поэтому, учитывая, что люди уже успели немного отдохнуть, я дал команду готовиться к маршу. И в это время, видимо обнаружив у железной дороги наш след и выйдя по нему к деревне, нас атаковало подразделение гитлеровцев.
Они залегли на кладбище, расположенном на холме перед деревней, и открыли пулеметный огонь. Однако в завязавшейся перестрелке мы довольно быстро выкурили их с удобных позиций и погнали в сторону Чихачево. Но у нас появились раненые: трое, и все тяжело. К тому же почти наверняка на выстрелы уже спешат солдаты из гарнизона в Сорокине, и надо теперь готовиться к тому, чтобы отбить атаку с — другой стороны. Минут через двадцать наш заслон почти в упор расстрелял отряд полицаев человек в сорок, шедший от Сорокино. Теперь надо было уходить. Форсированным маршем двинулись на север и, пройдя километров пять — семь, пересекли большак Бежаницы — Порхов. Здесь нас догнала группа, преследовавшая гитлеровцев, напавших со стороны Чихачево. Наши люди гнали фашистов километра два и уничтожили 15 человек. На кладбище, с которого немцы нас атаковали, было обнаружено еще 7 убитых. Значит, вместе с теми 40, которых расстреляли на пути из Сорокине, получается 62.
Когда мы переходили большак, туман стал рассеиваться, и видимость вскоре сделалась нормальной. Со стороны Бежаниц по дороге двигалось несколько автофургонов, которые, заметив нашу колонну, остановились в отдалении и наблюдали за нашим движением. Я приказал двигаться на северо-запад, а не так, как было намечено ранее. Выйдя из зоны наблюдения, мы вернулись на нужный курс. Теперь перед нами лежали знакомые по осенним скитаниям холмы Судомской возвышенности.
«ПОХОРОНЕНЫ ЮГО-ЗАПАДНЕЕ ШУБИНО МЕСТНЫМИ ЖИТЕЛЯМИ»
Через двое суток, на рассвете, мы вышли в назначенный для сбора и временного базирования полка район — в Ругодевский лес. Взвод разведки на трофейных лошадях, которые были захвачены в бою под Сорокино, все время пути по Судомской возвышенности оперативно обеспечивал нас надежной информацией, поэтому двигались быстро и без приключений. Подошли к цели раньше других отрядов. Лошади появились, кстати, и в штабе полка, и в отряде Андреева, — без них мы вряд ли смогли бы дойти так скоро.
Войдя в Ругодевский лес, тщательно обследовали его (благо площадь он занимал относительно небольшую: примерно 6 на 6 километров) и выбрали для организации временного лагеря отличное место.
На вершине самой высокой в лесу горушки, крутые склоны которой густо заросли деревьями и кустарником, разместился наблюдательный пункт. Вся округа просматривалась с него как нельзя лучше. В бинокль были прекрасно видны даже отдельные дома деревень Никулино, Выбор, Веска и других. На юге вьется река Сороть. До Выбора, где стоял крупный вражеский гарнизон, по прямой километров десять, до Вески, в которой находилась волостная управа, — семь, до Никулино три. Как на ладони и все дороги, занесенные теперь толстым слоем снега. Расчищена из них только одна, ведущая к Выбору от разъезда Русаки на участке железной дороги между Псковом и Опочкой. Словом, лучшего наблюдательного пункта и желать было нельзя.
У подножия горушки на широкой плоской возвышенности разместился лагерь. Эта возвышенность тоже имела довольно крутые склоны, что делало ее чрезвычайно выгодной для оборонительного боя. Исключение составлял только подход с юго-востока — достаточно пологий. В лесу, поросшем вековыми соснами и елями, были быстро построены добротные шалаши, надежно укрывшие людей и свет костров от наблюдения с воздуха.
Потянулись дни ожидания подхода остальных отрядов полка. Сумеют ли Алексеев, Климов и Харченко избежать на марше столкновения с противником? Дойдут ли без потерь?