В горле пересохло, но кроме меня покупателей было не видно. Должно быть, заметив мое замешательство, женщины закричали наперебой:
— Эй, морячок, молочка холодного!
— Ряженки, только из погреба!
Подошел к ближней, смущаясь взял протянутую пол-литровую кружку. Разглядел под платком темное, в белых морщинках вокруг добрых, невыцветших глаз лицо. Женщина кивком провожала каждый мой торопливый глоток.
— Пей, сынок, пей! Не спеши, а то горло застудишь…
— Спасибо, — вынул десятку, протянул вместе с пустой кружкой.
— Не надо, не обижай! У самой сын на фронте, где и не знаю. Все вы теперь наши сыновья! Я тебя молочком попою, а твоя мать — моего, может, Леню… — Она поднесла к глазам уголок платка. — Лишь бы вражину остановить. Остановите, а, сынок?
В мокрых от слез глазах ее были страх и надежда.
— Остановим…
— Ну то и главное, ежели так.
— Так, мать, так!
— Хоть бы сюда не пришел, проклятый!
В станицу идти расхотелось, вернулся обратно к ребятам.
— Ты чего? — заботливо оглядел меня Димыч. — Вроде бы не в себе.
— Да так… Насчет задания не слышно?
— Пока нет. Ансамбль приехал!
— Какой ансамбль?
— Песни и пляски! Черноморского флота. Через полчаса начало, в железнодорожном клубе. Ботинки обмахни и айда!
— Чего-то не хочется. Лучше вздремну, наверно…
— Да ты что! В кои-то веки… Культурный отдых! Пошли, пошли, а то места все займут!..
По пути рассказал ему о базаре.
— Да… — вздохнул Димыч. — А что ты ей мог сказать? Ух! — стиснул вдруг зубы. — Ну и дадим им [65] ночью… Только бы цель подходящую, чтобы побольше накрыть!
В клубе свободных мест уже не было, устроились стоя, у входа. Концерт прошел с огромным успехом. «Катюшу» вместе с артистами пел весь зал…
Ни шагу назад!
Ранним утром 30 июля 1942 года полк построили на летном поле. Майор Ефремов зачитал приказ народного комиссара обороны № 227.
"Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности…"
Обнаженная правда создавшегося положения горечью и болью отозвалась в сердце каждого из нас. Разошлись молча. Только когда уже готовили машину к ночному вылету, Никитин признался:
— Знаешь, Вася, у меня мурашки по спине ползали, когда его читали…
— Не только у тебя…
Авиаразведка подтвердила предположение командования: противник готовился к высадке крупного десанта из Крыма на Таманский полуостров. Нам было приказано заминировать Керченский пролив и фарватер в направлении к порту Геническ.
Постановку мин производили скрытно. Самолеты выходили на минометание на высоте пятьдесят — сто метров, прожектора противника не успевали осветить район. Зенитный огонь гитлеровцы открывали, уже когда мы пролетали над Керченским полуостровом, возвращаясь обратно домой.
Не успели отдохнуть после ночного вылета, как вновь были вызваны на аэродром. Всем срочно подвешивали под фюзеляж сто- и двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. Появился вечно озабоченный инженер по вооружению Петухов, приказал оружейникам ввернуть взрыватели с установкой на мгновенное действие.
Двенадцати самолетам во взаимодействии с тремя ДБ-3ф 5-го гвардейского авиаполка под прикрытием шести ЛаГГ-3 и четырех Як-1 было приказано уничтожить корабли противника в Двуякорной бухте у мыса Киик-Атлама. Запасная цель — плавсредства в порту Феодосия. Удар предполагалось нанести звеньями с высоты тысячи метров.
— Вопросы есть? — майор Пересада торопился.
— Состав плавсредств?
— Четыре тральщика, две быстроходные десантные баржи и мотоботы.
— Когда обнаружены?
— Вчера на восемнадцать ноль-ноль. Сейчас самолет-разведчик уточняет. Истребители прикрытия вылетят с берега. Встреча на кругу аэродрома. Готовьтесь, а я поехал в Белореченскую уточнять местонахождение целей.
Мы разработали боевой порядок вылета. В девятку эскадрильи Стародуба вошли три машины 5-го гвардейского авиаполка. Наша группа во главе с Балиным состояла из шести самолетов. Определили порядок захода на цель. Никитин предложил выходить боевым курсом вдоль восточной стороны мыса Киик-Атлама: легче будет ориентироваться. С ним согласились.
Рассчитали возможность встречи с истребителями противника. От Мысхако до цели летим напрямую. Фашисты смогут обнаружить нас за восемь — десять километров, то есть за две минуты до выхода на цель. «Мессеры» базируются в Багерово, от него до Киик-Атлама восемьдесят пять километров. Значит, лететь им по вызову нужно одиннадцать минут. На оповещение уйдет одна-две минуты, на взлет две, итого пятнадцать. Мы в это время будем уже в пятидесяти — шестидесяти километрах от вражеского берега.
— А если они дежурят на другом аэродроме?
— Тогда нас захватят над целью или на отходе после бомбометания. В любом случае — следи за воздухом.
На этот раз летели днем, стояла тридцатиградусная жара. Впереди шла девятка Стародуба, в пятистах метрах за ней — наша шестерка. Проплыли станицы Саратовская, Калужская. Хлеб уже убран, ровные ряды стогов уходят к горизонту. Над ним синие предгорья Кавказского хребта. Развернулись на Геленджик, набрали высоту, чтобы перевалить через прибрежные горы. Из-за [67] отрогов Мархотского хребта блеснуло море. Сверкающая лазурная чаша — бухта Геленджик. Справа — Мысхако.
— Со стороны берега к нам пристраиваются два «яка», — докладывает Панов.
К девятке Стародуба тоже прилепилась пара «ястребков». Слева этажеркой попарно повисли «лаги». Группа в сборе. Ведущий ложится на курс к Керченскому полуострову. Для скрытности снижаемся до шестисот метров. До цели двадцать километров. Истребители выписывают змейку за змейкой, зорко осматривая воздух. Небо пока чистое. Все четче вырисовывается крымский берег. Похожий на палец, вытянулся в море мыс Киик-Атлама. Вокруг впереди идущей девятки засверкали строчки «эрликонов»…
Стародуб сбрасывает бомбы. Пора и нам выходить на боевой курс. Но в Двуякорной не видно подходящих целей, одни катера и мотоботы. Летим на Феодосию.
Девятка Стародуба, сделав свое дело, отвернула в море. Теперь весь шквал огня обрушился на нас. Трассы заполнили все пространство вокруг. От переплетения огненных шнуров «эрликонов» рябит в глазах. Начинает подташнивать — предел нервного напряжения. Изо всех сил сжимаю штурвал, чтобы не отвернуть в сторону из этого губительного пекла…
После войны часто приходилось слышать о знакомых фронтовиках: умер такой-то, тяжело болен другой, а совсем недавно их знали здоровыми, крепкими людьми! Я всегда вспоминаю при этом Феодосию. На сколько лет вперед расходуется нервная энергия в минуты, когда находишься на боевом курсе?
Бросаю взгляд на штурмана, инстинктивно ища опоры. Димыч прикован к прицелу, только слегка шевелятся губы. "Ну и огонек, ну и огонек…" — повторяю за ним и, кажется, немного успокаиваюсь.
В переговорном устройстве раздается голос Панова:
— Командир, зацепило! Пробит стабилизатор, сорвано несколько листов дюраля…
"Хоть бы не заклинило рули…"
— Понатыкали, гады, пушек! — в сердцах не выдерживает Панов. — Вот бы проутюжить их бомбами…
Никитин облегченно вздыхает:
— Пошли, родимые!
Наконец-то! Разворот в сторону моря — скорей вырваться из этого ада. Плавно вожу штурвалом, проверяю [68] рули. Машина управляется, все в порядке. Димыч улыбается, довольно потирает руки — накрыли транспорт. Через минуту тихо, вышли из зоны огня. Снижаемся до пятидесяти метров, для маскировки от вражеских истребителей. Постепенно нервы успокаиваются, появляется легкая слабость.
— Шикарный фейерверк устроили фрицы в нашу честь. Умеют встречать гостей! — восхищается с опозданием Лубинец.