— Джан, со сбросом не спеши, — предупредил я. — Осмотрись, выбери наиболее важную цель…
— Будет порядок, товарищ командир! Не беспокойтесь!
Это, конечно, хорошо, что он так в себе уверен. Но еще лучше бы было, если бы в нем был уверен я. Первый боевой вылет, а цель, считай, точечная…
— На маршруте будем вписываться в рельеф местности, — проинструктировал нас майор Ефремов. — Удар наносить с трех заходов, посамолетно, с малой высоты. Для подавления цели использовать и пулеметы…
После взлета командир полка затягивает первый разворот, и мы с Балиным успеваем пристроиться к нему. С набором высоты летим вдоль побережья на Гудауту. Чтобы ввести в заблуждение посты наблюдения противника, заходим к перевалу Санчаро не с юга, а с севера. Миновали Сухуми. Я лечу с принижением на интервале двадцать — тридцать метров от ведущего. Вдруг замечаю под фюзеляжем машины Ефремова разноцветные светлячки. Скользя, они подбираются к бомбам на внешних подвесках. Никак не могу сообразить, что это такое…
Слышу доклад Панова:
— Командир! К нам пристроился «И-шестнадцать» и обстреливает ведущего!
Черт возьми, пулеметные трассы! Поворачиваю голову вправо — в самом деле «ишак» врезался в наш строй.
— Разрешите, чесану по нему, чтобы опомнился!
— Только не по мотору! Дай впереди заградительную очередь.
Панов выпустил трассу, она прошла перед самым носом истребителя подействовало. «Ишачок» стремительно развернулся и ушел в сторону берега. Потом узнали, что [141] это была машина из авиаполка, несколько дней назад перебазировавшегося для прикрытия сухумского порта. Горячий, но неопытный летчик принял наши машины за немецкие Хе-111, силуэтом напоминавшие ДБ-3ф.
Всякие случайности возможны на войне. Но страшно было подумать, что из-за этой ошибки мы могли лишиться своего командира полка, ветерана морской авиации, одного из тех, кто в сорок первом бомбил Берлин…
Повернув от Сухуми на север, снизились и летели над самыми вершинами елей и кедров. Наш выход на цель явился полной неожиданностью для немцев, их зенитки не успели сделать ни одного выстрела. На переднем крае наших войск были выложены белые полотнища — опознавательный знак, обозначавший, что позиции противника в пятистах метрах впереди.
Мой штурман стал заметно нервничать. Ежесекундно просил довернуть то вправо, то влево.
— Не волнуйся, спокойнее, — пытался советовать я.
Но уже чувствовал, что промажем.
Так и получилось. На первом заходе проскочили цель.
— Один — ноль, в пользу фрица, — невесело пошутил Панов.
Ефремов и Балин отбомбились нормально. Противник опомнился, открыл огонь.
— Ты хоть цель-то видел? — спросил я штурмана.
— Видел… Теперь они от меня не уйдут!
На втором заходе Джан сбросил бомбы прямо на батареи мортир. Черные султаны дыма закрыли их огневые позиции.
— Молодец, штурман!
— Спасибо, командир!
Под огнем вражеских зенитчиков делаем третий заход на минометы. И эту серию Джинчелашвили положил удачно. Азартный парень! Хороший получатся штурман. Зашли еще раз, и последние бомбы легли в расположение батарей. Лубинец и Панов поливали перевал из пулеметов, настигая разбегавшихся гитлеровцев.
Боезапас кончился, можно возвращаться домой.
— Как впечатление, Джан?
— Нормально.
Ишь ты, какой стал солидный! Но мы-то знаем, что сейчас творится в твоей душе. Первый боевой вылет, первая удача, на миг утраченная и вновь обретенная уверенность в себе…[142]
— Смотри за ориентирами, — напоминаю, как бы напомнил и Димычу.
— Есть!
Ну вот. Никакой обиды, никакого балагурства. Великая школа — бой.
После разбора Ефремов подошел ко мне, протянул руку.
— А тебя должен поблагодарить особо.
— Панова благодарите, товарищ майор. Он первый понял, в чем дело.
— Ну и Панова. Если б не вы, мог бы срезать меня тот «ас». Сам виноват, увлекся маскировкой подхода. А летчик должен видеть вокруг на все триста шестьдесят градусов…
Дальний маршрут
Наступление фашистских полчищ на новороссийском направлении выдыхалось. Их отчаянные попытки прорваться в район Туапсинского шоссе неизменно разбивались об упорное сопротивление мужественных советских воинов. Несмотря на то, что гитлеровское командование бросало в бой все новые и новые части и соединения, дальше цементного завода им продвинуться не удавалось. Путь на Кавказское побережье был прегражден. Однако положение еще оставалось серьезным. Противник не отказался от своих планов захвата Новороссийска и Туапсе, на перевалах Главного Кавказского хребта шли ожесточенные бои. Не добившись успеха на сухопутном фронте, враг все чаще обращал взоры к морю. Не исключалось, что он попытается высадить морской десант на побережье Кавказа. Стало также известно, что итальянская эскадра готовится войти в Черное море через Босфор. Политика Турции становилась явно враждебной. К лету 1942 года в районах, граничащих с Советским Закавказьем, сосредоточилось около двадцати шести турецких дивизий.
Чтобы исключить внезапное появление десантных сил врага, штаб Черноморского флота организовал в шести секторах южной части бассейна Черного моря постоянную воздушную и морскую разведку.
Два экипажа нашего полка впервые вылетели на это задание 12 сентября. Перед капитаном Балиным и мной [143] стояла задача провести дальнюю разведку с целью поиска кораблей и транспортов противника в море. Вместо бомб самолеты вооружили торпедами. Балину предстояло обследовать сектор номер три, по маршруту: Сухуми — Босфор — побережье Турции — Сухуми. Мне — сектор четыре, по маршруту Сухуми — Варна — Бургас — Сухуми. Протяженность моего маршрута над морем составляла две тысячи двести километров. Штурманом ко мне назначили недавно вернувшегося после болезни Николая Колесова.
Хотя оба мы были не новички — о Балине нечего и говорить, но и я уже сделал не один десяток боевых вылетов в различных погодных условиях, — к этому необычному заданию готовились с особой тщательностью. Дело в том, что полеты над открытым морем во многом отличаются от полетов над сушей. Во-первых, лететь приходится без ориентиров, преимущественно на малой высоте, в быстро меняющихся метеорологических условиях. Направление выдерживается в основном по приборам, малейшая неточность летчика, ошибка штурмана, неверное показание прибора приводят к значительному отклонению от заданного маршрута. Во-вторых, экипаж летит в одиночку. Оторванность от родных берегов, отсутствие "чувства локтя" накладывают дополнительную нагрузку на психику. Как и сознание того, что в случае отказа моторов или другой аварии придется совершить вынужденную посадку или прыжок с парашютом на воду, а в открытом море помощи ждать неоткуда.
Все это требовало от летного состава крепкого морального духа и хорошей специальной подготовки. Кроме своего летного дела мы должны были знать морской театр военных действий, тактику ведения разведки, классификацию кораблей и судов противника, их боевые возможности нести вооружение, сильные и уязвимые стороны. Наконец нам предстояло освоить торпедную атаку на корабли, с чем раньше дела иметь не приходилось. Таким образом назначение на выполнение этого задания было и большой честью и накладывало на нас огромную ответственность.
Погода стояла скверная. Тяжелые свинцовые тучи, пронзительный ветер. По маршруту метеорологи также не предсказывали ничего хорошего.
Закончив последнюю подготовку, мы направились в аэродромную теплушку, чтобы обогреться, перекурить. [144] Лубинец подбросил в «буржуйку» дровишек, в избушке стало веселей, повеяло родным, домашним. Однако мысли вертелись вокруг предстоящего полета. Казалось, все проверено, рассчитано, разобраны различные варианты обстановки, которая может сложиться в длительном полете. И все же все молчали, не было ни шуток, ни смеха. За время совместной фронтовой жизни мы настолько узнали друг друга, что я бы мог безошибочно угадать, о чем думает каждый.