— Снова эвакуируются, — шепчет Женька.
А у меня получаются такие стихи:
Одна строчка опять не получилась.
Женька сказал:
— Но они все перенесут, а Красная Армия скоро разобьет врагов и поможет всем женщинам и детям.
Я засмеялся.
— Это же не стихи.
— Ну и пусть не стихи, зато правда. Ты думаешь, что твоими стихами можно врага разбить?
— Я не думаю, — сказал я, но мне стало грустно. Женьке очень нравились раньше мои стихи, а теперь почему-то нет.
— Ты видел, как самый маленький за матерью бежал? — спрашивает Женька. — И куда они пойдут?
— Наверное, сядут в поезд и подальше уедут.
— В поезд… — ворчит Женька, — а если поезда больше нет? А если вот-вот танки в город ворвутся? Тогда?
— Не знаю, — говорю я.
— А я знаю, — говорит Женька, — им прямая дорога в партизанский отряд. Женщина будет стряпать, а дети — в разведку.
Я не поверил. Женька обиделся.
— Как же они такие маленькие в разведку будут ходить?
— А вот и будут, — сказал он, — вот и хорошо, что маленькие…
Мы молчим. Долго молчим. Мы видим, как возвращается дядя Юра и исчезает в воротах. Потом мимо нас тарахтит грузовик, до краев нагруженный всякой мебелью и узлами, а на самом верху сидит девушка с перепуганным лицом.
Вдруг грузовик останавливается. Шофер вылезает и начинает быстро-быстро бегать вокруг машины, то в мотор лезет, то к колесу бросается.
Мы слышим уже совсем близко: «бум, бум бум…» Девушка волнуется и спускается вниз и ходит вслед за шофером. Да разве этим поможешь…
Проходит какая-то женщина, останавливается, говорит:
— Много добра везешь.
— Да разве это мое, — оборачивается девушка, — это же детского дома, а тут вот с мотором ерунда.
— А ты плюнь да беги, — говорит женщина, — сейчас страна гибнет, а ты столы спасаешь.
У девушки такое печальное лицо.
— Куда же я побегу? — спрашивает она.
И вдруг снова «бумм»! Да так сильно, что я пригнулся.
— Вываливай, слышишь! — закричал шофер и снова полез в мотор. Но мотор молчал. Шофер увидел нас.
— Ребятки, — сказал он, — подтолкнем машину, а?
— Давай, — сказал Женька.
Мы толкали, толкали, и все впустую. И мы отошли. А шофер заругался и полез в кузов и стал сбрасывать мебель.
Я никогда раньше не думал, что столы могут взрываться, а вот ведь взрываются. Такой небольшой обыкновенный стол, и едва он коснулся земли, как что-то треснуло, охнуло, и меня толкнуло в плечо, и я ничего больше не видел, а когда открыл глаза — понял, что лежу возле кустов. Колыхался черный дым. Возле машины лежал шофер. Неподвижно.
— Генка, — услышал я, — ты живой?
Ко мне полз Женька. Я показал на шофера. У Женьки скривилось лицо.
— Давай куда-нибудь залезем, — сказал он.
— Боишься?
Он рассердился:
— Чего мне бояться!.. Не хочу глупо умирать…
А шофер лежит. Вот только что ругался, ходил. Нам сказал «ребятки…» А сейчас лежит. Под ним на траве — пятно.
— Давай за кусты лезь, — говорят Женька. А лицо у него бледное-бледное.
— Женя!..
— Лезь!..
А шофер лежит.
Дым рассеялся. Вместо нашего забора мелкие кусочки валяются. И там стоит дядя Юра.
— Идите в погреб, — печально проговорил он и даже не спросил, где это мы пропадали.
Глава шестая
о том, как мы с Женькой все-таки на фронт попали
Добрые жители Январска! Вас мало осталось в городе. Большинство кочует где-то по дорогам, просится где-нибудь на ночлег, ждет кого-то, кого-то оплакивает.
Вас мало в городе, и мы с Женькой не знаем, какие вы.
Все перепуталось, перемешалось. Вот мы хотели на фронт, а он сам к нам пришел. И очень скоро. Может быть, это потому, что без нас никак нельзя, а может быть, мы просто не научились от него спасаться.
В погребе я придумал такие стихи:
— В погребе сухо, — сказал Женька. — И все ты выдумываешь.
А я промолчал. Я ему эти стихи и не показывал. Это он просто через мое плечо заглянул.