— Хорошо бы, — говорю я, — давай так и сделаем.
— Завтра же, — говорит Женька, — начнем мину делать. Я знаю, как это нужно. Пара пустяков.
С утра мы делаем мину. Женька командует. Мне не обидно. Я все равно не умею командовать. Я смешиваю уголь с песком, а Женька набивает этой смесью старую консервную банку. Потом мы прикрепляем к банке два ржавых провода.
— Теперь, — говорит Женька, — остается раздобыть капсюль.
Я поднимаю мину.
— Осторожно! — кричит Женька и отскакивает в сторону. — Если провода соединятся — нам крышка!
— Без капсюля?
— А вот и без капсюля… Эта штука капризная.
Мы прячем мину за кусты. Мы идем в военкомат.
На углу стоят соседки. Я слышу, как одна говорит:
— Вот ведь живут ребята, как у Христа за пазухой. Этот вон вишь какой всегда гладкий, с воротничком всегда…
Мы проходим мимо.
— Тебя бы в эту пазуху, — шипит Женька.
Мне очень хочется есть. Я говорю:
— Однажды мама зажарила гуся. Я отрезал вот такой ломоть без единой косточки. Мягкий-мягкий, и жир так и капал…
Женька вдруг рассердился.
— Ты перестань о шамовке говорить. Тут и без твоих воспоминаний тошно.
В комнате лейтенанта Безрукова нету. Вместо него сидит капитан с усиками.
— Где лейтенант Безруков? — спрашивает Женька.
— Он на фронте, — отвечает капитан, а потом поднимает голову и видит нас. — Вы кто такие?
У меня сосет под ложечкой. Все рушится.
— Мы разносим повестки, — говорит Женька.
— Ну и что же?
— Лейтенант Безруков обещал отправить нас на фронт.
— Ах, обещал… — говорит капитан и таращит глаза, — а если я вас домой отправлю и там вас выпорют?
Женька подходит к столу и говорит:
— Во-первых, вы не имеете права так с нами разговаривать, а во-вторых…
— А во-вторых, — произносит капитан, — убирайтесь отсюда, и чтобы я вас больше не видел.
Мы выходим оплеванные и униженные.
Мне хочется плакать. Я вообще никак не могу отвыкнуть от этой глупой привычки. Чуть что — и в слезы.
Женька говорит:
— Ладно, запомним. Идем, Генка. Теперь у нас одна дорога. Неделю на подготовку и все. Ты напиши про это стихи, напиши. Мы их пошлем в газету, и все узнают, как нам было трудно. Идем.
Мы приедем в Январск. Все кругом бегают. Дядя Юра банку с патокой несет, тетя Аня говорит: «Ешьте хлеба вволю, пожалуйста. Извините меня, дуру, что я вас тогда за пустяки ругала…» А мы пройдем мимо. Ну-ка, где тут капитан с усиками? Капитан прибежит. «Это ты?» — «Так точно, товарищи маршалы!» — «А помнишь?..» — «Помню, помню, товарищи маршалы». — «Разжаловать и на кухню картошку чистить!» Уж тогда он пожалеет.
В Январске появились эвакуированные. Это очень трудное слово. Сразу не выговоришь. Сначала я думал о них разное, а потом оказалось, что это беженцы.
— Счастливчики, — говорил Женька, — видели, как бомбы взрываются.
Они селились кто где, а некоторые не находили себе жилья. И женщины целыми днями бродили по улицам, а за ними волочились дети.
Я видел, как они, усевшись где-нибудь на лавочке или прямо на траве, ели хлеб с луком, или сухари, или еще что-нибудь.
Дядя Юра сказал вечером:
— Понаехали тут…
А тетя Аня щипнула свою бородавку и сказала:
— Теперь и на улицу не выйдешь — все чужие кругом.
— Какие же они чужие? — удивился Женька, — они наши…
Но дядя Юра рассердился. И все замолчали.
Патока залепила мне нёбо. Есть не хотелось.
— Генка, — сказал мне Женька на веранде, — Генка, сил больше нет терпеть. Или мы выполняем свой план или… или разорвем наши удостоверения и наймемся к моему дядьке сторожевыми собаками.
— Лучше на фронт, — сказал я.
Мы решили взять с собой противогазные сумки и уложить в них еду. В кладовке висели два противогаза дяди Юры и тети Ани.
— За неделю вполне соберемся, — сказал Женька.
Когда дяди Юры не было дома, а тетя Аня причитала над свиньями, мы тщательно исследовали кладовку. Мы набрали жареной кукурузной крупы, сухарей, взяли большой кусок соленого сала, который был приготовлен для базара; мы уложили все это в сумки от противогазов, а сами противогазы запрятали за мешок с кукурузой.
Мы спрятали припасы в кустах, рядом с миной.
— Не забыть бы компас, — сказал Женька, — а то на фронте вдруг в разведку идти, а куда идти — неизвестно.
Мы взяли компас со стола дяди Юры. Стрелки в нем не было, но ведь ее всегда можно сделать.
Закончили приготовления, вышли на улицу, уселись на бревно напротив ворот, стали совещаться.