Хрипун. Истинно, истинно... Суворовская школа у вас, Иван Иванович.
Горлов. Давай, что у тебя?
Хрипун подает бумагу.
(Читает. Пишет.) С кавгруппой связь установили?
Хрипун. Никак нет, товарищ командующий.
Горлов. Почему?
Хрипун. Приняты все меры, думаю, что через денек-два с Петровым связь будем иметь.
Горлов. Смотри, голову оторву!
Хрипун. Все будет в полном порядке. Разрешите быть свободным?
Горлов. Да. Приходи через час ко мне, поужинаем вместе. День-то у меня сегодня вроде праздничный.
Хрипун. Благодарю, товарищ командующий. Разрешите прибыть с поздравленьицем?
Горлов. А что у тебя?
Хрипун. Осталось полдюжины старого коньячку.
Горлов. Ну? Прихвати!
Хрипун. Есть. (Вышел.)
Горлов нажал кнопку. Входит адъютант.
Горлов. Огнев есть?
Адъютант. Никак нет, еще не прибыл.
Горлов. А Колос?
Адъютант. Никак нет. Уж очень сильная вьюга поднялась.
Горлов. Гайдар у себя?
Адъютант. Член Военного совета принимает у себя начальника политуправления. К вам приехал ваш брат, назвался Мироном Ивановичем Горловым.
Горлов. Мирон? Не может быть! Давай его сюда быстро! (Встал, идет навстречу.)
Входит Мирон Горлов.
Мирон, откуда?
Мирон. С неба.
Обнялись, целуются.
Ну, как же ты?
Горлов. Воюем.
Мирон. Такой же, как и был. Здоров?
Горлов. Этого у меня еще хватает.
Мирон. И не изменился, даже не поседел, а ведь не видел я тебя двенадцать лет. Хорош, хорош!..
Горлов. У солдата фасад меняют не годы, а штык, пуля, осколок. Ты что ж так подался? Ведь ты моложе меня на семь лет, и побелел. Что с тобой?
Мирон. Все война. Нам, штатским, трудно. В финляндскую поседел, а в эту — побелел.
Горлов. Поменьше нервничать надо. Бери с нас пример.
Мирон. Не выходит. Разреши курить?
Горлов. Что ж спрашиваешь, кури. Делай что хочешь. У меня все по-простому, интеллигентщины не терплю, все по-солдатски. Кури, пей, крой матом, но чтобы дело шло.
Мирон. Это хорошо, когда дело идет.
Горлов. Почему не писал? Зазнался, Мирон? А?
Мирон. Нет, что ты. Когда кончил институт, я тебе писал, помню, и часто денег просил. Но ты раз прислал и больше не ответил.
Горлов. Ну? Не получал, не получал.
Мирон. А потом послали меня в Америку.
Горлов. В Америке был?
Мирон. Два года.
Горлов. Это хорошо. Ну, как она, Америка, гниет очень? (Смеется.)
Мирон. Меня к Форду послали. Я работал два года в кузнечном цехе, у конвейера, простым рабочим.
Горлов. Во, а я думал — так, посмотреть. Нас ведь тоже посылали когда-то в Германию и во Францию. Германия мне не понравилась. Скука. А во Франции пожили, да! Чего только не видели! Жаль, скоро отозвали. Отлично съездили, отлично. Вспомнить приятно.
Мирон. А я как вспомню фордовский конвейер, так мне и сейчас холодно делается.
Горлов. Почему?
Мирон. Трудно было вначале... с ума сходил, чтобы не отстать — выгнали б. Насилу ноги из цеха выносил после работы. Ни есть, ни пить — падал как мертвый.
Горлов. Как Валя? Дети есть?
Мирон. Нет. Валя на заводе у меня конструктором. Живем так: я под утро прихожу, она спит, когда я просыпаюсь, она уже на работе. Ругаемся и целуемся по телефону третий год. Как она меня не бросила, просто удивляюсь. (Смеется.)
Горлов. Не бросит! Ты хоть и подался, но еще красив, а бабы красивых любят.
Мирон. Да что ты, морда у меня теперь от бессонных ночей, как подушка, мятая.
Горлов. Сына надо бы тебе. Сережка-то мой уже воюет.
Мирон. Ну? Хотел бы видеть его.
Горлов. Приедет. Я вызвал на сутки. Он здесь недалеко. Ты все автомобилями занимаешься?
Мирон. Давно перестал. Авиацией. Директором целой махины.
Горлов. Значит, тебя ругать должно. Самолеты нас режут. Мало даете... Мало.
Мирон. Знаем, стараемся. Вот скоро новый подарок получите. Два месяца день и ночь трясло как в лихорадке, но — вышло! Скорость такая, что Геринг от злости лопнет.
Горлов. Вы поменьше со скоростью возитесь, а главное — давайте побольше. У немцев-то сколько самолетов...