— Приходится. Адмирала возим,
— Адмирала?.. Значит, это флагманский крейсер? Старшина вежливо улыбнулся.
— Эсминец. Да вдобавок не новой конструкции. Просто контр-адмирал прибыл поздравить матросов с ноябрьским праздником. Потом пошел отдохнуть в командирскую кагату, а мне приказал доставить на борт гостей. Вас то есть.
Мартынов смущенно пробормотал слова благодарности и поспешно поднялся по трапу вслед за девушками.
Прибывших встретил командир корабля, человек лет сорока, крепкий, высокий, молодцеватый, — словом, военный моряк. Но поздоровался он совсем по-граждански: просто пожал руки всем по очереди.
— Вы пожаловали в самый раз, товарищи, В пятом кубрике идет вечер самодеятельности. Прошу! — И, распахнув узкую металлическую дверь, предупредил: — Осторожно, здесь высокий порог.
Гости начали спускаться по крутому трапу. Снизу слышались звуки баяна.
В кубрике на рундуках тесно сидели матросы. Верхние койки были подняты, на кормовой переборке висел небольшой киноэкран, перед ним стоял мичман и, аккомпанируя себе на баяне, пел: «Трудно высказать и не высказать…»
Командир дождался конца песни и сказал:
— Товарищи, к нам пришли гости с Ленинградской прядильной фабрики. Прошу знакомиться.
Матросы встали, засуетились. На Мартынова они не обратили особого внимания, зато девушек встретили шумными приветствиями.
Мичман отошел в сторонку и растянул мехи баяна. Появились три парня в тельняшках с закатанными рукавами, по стальной палубе кубрика загрохотали их каблуки. Это было традиционное флотское «Яблочко», с чечеткой, гиканьем, с присвистом; танцевали не ахти как, но с задором. Все трое одинаково молодые, ловкие, только один из них выделялся тем, что на нем была застиранная, старенькая тельняшка. Мартынов невольно подумал: «Неужто ради праздника не мог надеть поновее?»
Танец кончился. Мичман-конферансье спросил:
— Может, наши гости желают выступить? Не стесняйтесь, у нас не положено стесняться.
Желающие нашлись. Девушки-ткачихи сначала помялись, потом встали справа и слева от мичмана, пошептались с ним. Он заиграл «Матросские ночи». Минуту спустя уже весь кубрик подпевал девушкам.
Юноша в старенькой тельняшке присел на край рундука возле Мартынова и рукавом вытер вспотевшее, разгоряченное лицо.
— Первый год служите? — спросил Мартынов, — Первый.
— Ну, и как служба?
— Нормально.
Разговора не получилось. Мартынов решил подзадорить парня.
— Наверно, мечтали на крейсер или на подлодку? А попали на эсминец, да вдобавок не новой конструкции.
Юноша повернул голову и с явной насмешкой посмотрел на Мартынова. Но ответил сдержанно и сухо:
— Этот корабль для меня особенный. Я сам просился именно на него.-А через минуту встал и пересел на другое место.
Подыскивая более общительного собеседника, Мартынов встретился взглядом с командиром корабля. По его глазам, по улыбке Мартынов понял: командир слышал весь разговор. И не ошибся. Тот придвинулся к Мартынову.
— Уж вы не сердитесь, — сказал он. — Виктор — парень алолодой. Кстати, ему сегодня ровно двадцать. Утром ребята справляли день рождения.
— У нас, товарищи, не всю программу заранее составляют, — раздался голос мичмана. — Кто что умеет: стихи, басни, фокусы, рассказы? А ну, кто следующий?
— Позвольте мне, — сказал вдруг командир корабля,
Он прошел между рундуками и встал перед экраном. В кубрике почтительно притихли.
— Артист из меня плохой, товарищи. Но, если не возражаете, расскажу своими словами о прошлом корабля. Думаю, что будет интересно и гостям, и молодым морякам.
Из угла кубрика матросы передали с рук на руки над головами металлический стул. Его принял мичман и поставил перед экраном.
— Садитесь, товарищ капитан второго ранга.
Но командир остался стоять, заложив руки за спину и чуть расставив ступни ног.
— Было это давно, в сороковом году, товарищи. Служили мы на Северном флоте. И я, понятно, еще начинал на нем службу младшим офицером. А командиром у нас был Виктор Петрович… — Рассказчик чуть помедлил, улыбнулся своим мыслям. — Командира стоит обрисовать подробнее, хотя ничем он вроде не выделялся: ростом невысокий, сухощавый, лицо такое, будто вечно сердится на кого-то. И молчалив. А уж если скажет что-нибудь, то обязательно ввернет про устав. Дескать, устав есть стержень военно-морской службы, на нем, мол, все держится, так что извольте не нарушать. И при этом обязательно кашлянет в ладошку, словно ему стыдно за нас, как-то неловко. Помню, гулял я по городу с девушкой. Вдруг навстречу — он. А у меня, как на грех, в одной руке торт, в другой — девушкин зонтик, да еще с розовыми полосками, и я не знаю, как правую руку освободить; до того растерялся, что поставил торт на панель, а зонтик вытянул к ноге. Тут мой командир и в ладошку покашлял и про устав напомнил. И все это при даме. А после взыскание наложил. Товарищи меня потом совсем задразнили, хоть списывайся на другой корабль! А та девушка — хотя прошло уже двадцать лет — до сих пор, если поссоримся, «зонтиком» называет.