Под разрушенной больницей был прямо-таки настоящий лабиринт, сводчатые переходы с закоулками и тупиками; сверху каплет, внизу хлюпает, в темных углах навален всякий хлам: ржавые койки, пустые бутылки в корзинах, склянки, прелью тюфяки, поломанные ящики. Я шел и чертыхался. Луч моего фонарика упирался в рваный ватник, который был надет на Лельке. Так мы добрались до ее жилья. Здесь было сухо и дышалось легче. Через окошко под сводом проходил воздух и немного света, у стены стояла застланная койка, рядом больничная тумбочка с осколком зеркала и огарком свечи. Клетка помещалась в дальнем углу подвала. В ней оказалось всего четыре кролика, щуплые такие, худосочные, сбились в угол друг на друга, уши поприжимали.
«А где же еще? — спрашиваю. — Их ведь было много».
«Умерли, — говорит Лелька и вздыхает. И вдруг она разжимает маленький кулак, а на ладони — тонкое золотое колечко с красным камушком. — Возьми себе солдат. Не надо стрелять кроликов». — И смотрит на меня своими черными глазами, а ее большой рот так и дергается.
Сколько лет прошло, а до сих пор помню я этот взгляд. Было в нем что-то, от чего мне стало не по себе. И еще помню — злость взяла меня тогда на эту глупую девчонку.
«Ну что тебе в этих кроликах? — спрашиваю. — Ведь война, люди погибают».
На это Лелька мне ничего не ответила. Только сунула мне под нос свое колечко.
«Возьми, возьми», — говорит…
Нет, я не взял кольца, но и кроликов не пощадил. Не мог я ослушаться фельдфебеля — приказ есть приказ. Дал я по клетке автоматную очередь и ушел поскорее, чтобы не видеть черных Лелькиных глаз. Впрочем, их больше никто у нас не видел. На следующий день Лелька исчезла — никаких следов! То ли она к партизанам подалась, то ли еще куда. И убитые четыре кролика исчезли вместе с нею…
Бауэр умолк. Он сидел, устремив взгляд вдаль — сквозь ветровое стекло машины на верхушки темных деревьев. Богаткин вынул сигареты. Огонек спички осветил его губы — они были крепко сжаты.
— Два года назад я снова попал в Советский Союз. На этот раз уже как турист. Не буду отвлекаться, говорить о путевых впечатлениях. Замечу только, что русские встречали нас без злобы, но и без особой радости. Однако разговаривали мы с кем хотели, маршрут наш тоже никто не ограничивал. Я выбрал дорогу, по которой уже шел однажды… Стоял теплый пасмурный день, когда мы приблизились по Киевскому шоссе к Ленинграду. На вашей знаменитой обсерватории мы пристроились к экскурсии и провели интересный час. После этого сели в машину, спустились с горы, и тут я увидел на развилке столб с дорожным указателем: «Пушкин — 7 км». Не знаю, как это получилось, я даже не посоветовался со своим спутником, просто взял да и повернул руль направо…
Ночевать мы должны были в Ленинграде, там нас ждал номер в гостинице. Но до вечера было ещё далеко, а тут — небольшой крюк, всего несколько километров. Погнал я машину в Пушкин, в тот самый городок, где я когда-то мерз, голодал и страдал бесцельно. Говорят, мы, немцы, сентиментальны. Вероятно. Может, поэтому я и разволновался тогда. Надо вам сказать, водитель я неплохой, а здесь дал осечку, да какую! А возможно, туман и мелкий дождик сыграли свою роль. Словом, красный сигнал автоматического шлагбаума я увидел в последнюю минуту и в тот же момент услышал грохот приближающегося поезда. Времени думать не оставалось. Я тормознул на полном ходу. Машину мою завертело на мокром асфальте, занесло и швырнуло прочь с дороги.
Бауэр поежился, криво усмехнулся: