«Петя… Как он там справляется?» — спрашивал себя Данилов. И эти мысли мешали, отзлекали от интересного зрелища.
А Малыш сегодня работал отлично. Выполнив упражнения по скоростному плаванию и борьбе с «преступником» в воде, он теперь сидел в углу практического класса, гордо подняв голову с вертикально торчащими ушами, и, казалось, не замечал собравшихся здесь людей. Но как только дрессировщик сделал привычный жест — «ко мне», Малыш моментально занял классическую позицию у его левой ноги — со склоненной чуть набок головой, напряженный, собранный, как пружина, он сразу преобразился, готовый к работе.
— Внимание, Малыш! Здесь твое место, охраняй! Малыш послушно подошел к указанному ему креслу,
взобрался на него, и, свернувшись калачом, накрыл морду лапой, словно задремал; только один глаз, лениво прищуренный, блестел. Дрессировщик отошел к дальнему окну и облокотился на подоконник.
— С этой минуты, товарищи, помещение находится под охраной Малыша. Попробуйте кто-либо выйти отсюда. Смелее, прошу.
Молодой курсант, опасливо косясь на собаку, начал двигаться к выходу; в наступившей тишине половицы зловеще поскрипывали под его сапогами. Вот он, нако-нец, достиг двери и поспешно закрыл ее за собой.
Малыш не пошевелился. Все присутствующие посмотрели на дрессировщика.
— Входите обратно, товарищ, — позвал он. Курсант вернулся в класс.
— Теперь подойдите к столу. Там есть портсигар. Закуривайте. Спички положите на место и уходите. Да нет, не оставляйте папиросу, курите себе.
И опять курсант, оглядываясь, пошел к двери. И опять Малыш беспрепятственно выпустил его.
— Как видите, — сказал дрессировщик, когда курсант снова вернулся в комнату, — по мнению Малыша, как, впрочем, и нашему, взять папиросу еще не значит украсть. Обычное дело. А сейчас, товарищ курсант, забирайте любую вещь.
Курсант взял со стола кепку дрессировщика. В ту же секунду Малыш распрямился и одним махом очутился посреди комнаты. Ни звука не вырвалось из его оскаленной пасти, он только чуть припал на передние лапы, готовясь к прыжку.
Курсант охнул и отшатнулся, прикрыв локтем голову.
— Не двигайтесь, — предупредил дрессировщик. — Василий Иванович, забирайте задержанного.
Данилов встрепенулся.
— Малыш, на место! — Он подошел к курсанту и взял из его рук кепку.
— Что с вами сегодня, Василий Иванович? — спросил дрессировщик. — Вы даже не поблагодарили Малыша.
Малыш медленно вернулся в угол. Его агатовые глаза укоризненно смотрели на Данилова. Тот рассеянно вынул из кармана конфету.
— Извините. Дело у меня там одно… Я, пожалуй, пойду.
Конфета нетронутой лежала у ног Малыша. Оскорбленный, он не принял угощения.
По дороге от учебного корпуса к проходной будке шел навстречу Данилову шофер начальника. Шагая через полосы света и тени, он спешил по окаймленной липами аллейке и, стараясь разглядеть Данилова, заслонял ладонью глаза от бьющего из-за деревьев солнца.
Солнце может светить вовсю, золотя паруса яхт на море; ветерок — шелестеть листвой, распространяя прохладу; мальчишки могут плюхаться с причалов в прозрачную воду… В такой вот погожий денек люди частенько всей семьей уезжают за город, заперев квартиру на замок. Но замки для воров не препятствие, и поэтому рядом со служебным кабинетом Ивана Владимировича, в комнате с раскладушкой, покрытой солдатским одеялом, бывает, что и глубокой ночью зажигается свет, раздаются телефонные звонки, а из ворот выезжают оперативные машины. И где бы ты ни был: в театре ли, у друзей за чашкой чаю, или дома в постели — везде найдут тебя, дорогой товарищ, и увезут, вот как, например, сейчас, хотя ты еще не успел съесть своих бутербродов и запить их холодным нарзаном в тени старой липы на берегу моря. На то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Только на третьи сутки поздно вечером, покончив с обысками, допросами и очными ставками, Данилов смог, наконец, выслушать доклад младшего лейтенанта.
— Есть неоспоримые факты, Василий Иваныч. Иголки хранятся в одной кладовой. Их там, наверное, мильон коробочек. Подвала и чердака нет, запасных выходов тоже. Окно с решеткой, а дверь на ночь опечатывается. Днем же кладовщик никуда не уходит.
— Даже на обед?
— Да, я проверял.
— Стало быть, получается, что он сам у себя и ворует иголки? — спросил Данилов.
— Ну что вы, Василий Иванович! Он четверть века на фабрике проработал. Председатель шахматной секции, пенсионер, старый производственник.
— Старый. А может, у него жена молодая? Да капризная, расточительная?
Петя обиженно одернул гимнастерку.
— Так ведь я же все разузнал. Этот Егор Егорыч одинокий. Вся его семья — старая овчарка, Дамкой зовут. Они вместе и на работу ходят и чуть не из одной миски едят.
Петя говорил уверенно. Он старался держаться солидно, но глаза его так и светились нетерпением.
Данилов устало потянулся. За окном уже затихал шум города, В настольном репродукторе сонно пиликала скрипка.
— Ну ладно, дорогой товарищ. Это ты, как говорится, исполнил увертюру. А теперь выкладывай свои неоспоримые факты.
— Шахматы! Ферзевый гамбит! — выпалил Петя и с торжеством посмотрел на Данилова, — Понимаете, Василий Иваныч, замучил кладовщик: десять партий у меня выиграл. Он мировой гроссмейстер в масштабах данной фабрики. Его хлебом не корми, сыграй только. У него всегда доска наготове, фигуры расставлены.
— Так-так… — Данилов оживился, достал портсигар. — Стало быть, в кладовую заходят любители сыграть партию-другую. Скажем, в обеденный перерыв.
— Само собой! — Петя многозначительно загнул палец. — Значит, так. Мастер механического цеха Катков. Сильно выпить любит и крепко ругается. Раз. Дальше — Лукин, агент снабжения. Ненормированный рабочий день. Этот шлендает по танцулькам, морочит голову сразу двум: одна — Люба из красильного цеха, другая — Клава из перемоточного. Третий — Викторов, инженер. Скупердяй, курит сигареты «Смерть мухам», сто штук — шесть копеек. Копит деньги на «москвича». Все. Остается только добавить, что простяга Егор Егорыч нет-нет да и выйдет куда-либо на минутку, пока партнер обдумывает очередной ход.,
— Твои предположения? — спросил Данилов. Петя засмеялся.
— Да ведь как сказать, Василий Иваныч. Все они в смысле подозрения какие-то одинаковые.
Данилов медленно примял папиросу в пепельнице. Поморщился.
— Одинаковых людей не бывает, товарищ младший лейтенант. Это тебе кажется, потому что ты вроде бы как тянешь поводок в одну сторону: ищешь в людях только плохое.
— Так ведь наше дело такое, милицейское, товарищ подполковник! — звонким голосом сказал Петя. Лицо его было обиженным.