— Тебя, Константин Петрович, заинтересовала история ордена? Ее стоит рассказать. — Клыч отложил вилку, вытер салфеткой губы. — Эх, друзья, мне хотелось бы, чтоб сейчас здесь с нами сидел Брук… Да-а, он имеет право на место в кашей семье.
Клыч привлек к себе сына и погладил его светлые вихры. За столом затихли, гости приготовились слушать. Вероятно, мысли полковника давно уже блуждали в прошлом, потому что он начал рассказ без всякого перехода и откуда-то с середины:
— Поскольку я воевал разведчиком, ничего нет хитрого, что в одно не очень прекрасное утро я оказался на замерзшем болоте в тылу у врага. Я говорю, не очень прекрасное, потому что шел густой мокрый снег, стоял декабрь, рассвет был мутный и холодный, а лес, который тянулся по краю болота, казался мне опасным, враждебным. Обстановочка!
Клыч потрогал старый шрам на лбу и прикрыл ладонью глаза.
— Так вот, стоял я около этого чертова болота и прислушивался к ударам орудий. Они доносились с той стороны, откуда мы ночью пришли. Настроение у меня было неважное: здесь нас должен был встретить проводник-партизан, а его почему-то не было.
Из лесу вышел главстаршина приданного мне отряда морской пехоты. Спрашиваю его:
«Ты уверен, что мы именно в этом месте вышли из болота?»
«Так точно, уверен. Я тогда же зарубил, вот… — И он показал на зарубку, сделанную на старой корявой березе. — Я, — говорит, — шел сюда доложить: радист установил связь».
«А он передал, что мы здесь уже вторые сутки и никого еще не встретили?»
«Так точно, передал. Получено приказание — ждать, проводник должен прийти».
Старшина вынул короткую матросскую трубочку и, не зажигая, стал ее посасывать. Видимо, нас обоих волновала одна и та же мысль.
«Проводник сильно запаздывает. Не напоролся ли на кого-нибудь?»
Матрос кивнул.
«Может быть и это. А может, мы отклонились от направления и он нас теперь разыскивает. Артиллеристы, когда прикрывали нас, подняли такой аврал, что не мудрено было сбиться. А может…»
Внезапно он осекся. Мы одновременно обернулись и схватились за оружие: в нескольких шагах, спокойно прислонясь к сосне, стоял деревенский паренек. Полушубок, перепоясанный веревкой, весь в заплатах; подшитые валенки, прядь светлых волос торчит из-под старенькой шапки, через плечо перекинута нищенская сума-котомка.
Паренек не испугался наших пистолетов. Только обиженно заморгал пушистыми ресницами.
«Ну вот, — говорит, — я ведь здесь давно стою. За это время вас обоих пристрелить можно бы».
Голос у него был ломкий, юношеский. Помню, в тот момент, братцы, стало мне здорово неудобно. Сами вы командиры, понимаете…
Я спросил:
«Откуда ты, парень?»
Я отлично видел, что он сдержал смех.
«Я, — говорит, — ваш проводник, товарищ старший лейтенант, и я вовсе не парень».
Ну, тут мы, конечно, опустили оружие.
Паренек, знаете, оказался девушкой. Я пожал ей руку.
«Мое имя — Лаврентий Николаевич, так и называйте. А это мой заместитель — Михаил. Нам с вами, — говорю, — полагалось встретиться около восемнадцати часов вчерашнего дня. Где вы задержались?»
Девушка объяснила: произошло это, мол, потому, что мы отклонились и вышли к лесу левее назначенного места. Потом повалил снег, он помешал продолжать поиски, пришлось дожидаться утра.
«Полчаса назад мне бросилась, — говорит, — в глаза ваша зарубка. Дальше все уже было просто. Я ведь хорошо знаю эти места и по следам легко нашла овраг, где ночевали вы и ваши люди — всего десять человек.
С вами рация и четыре легких пулемета. А лыжи свои вы зарыли там в снегу».
Михаил даже присвистнул.
«Ну, сильна!»
Я, сознаюсь, тоже не мог скрыть удивления и спросил, как ей удалось так незаметно подойти к нам.
«Я умею это делать, — без всякой рисовки ответила девушка, — я родилась и выросла в здешних лесах. Поэтому начальник партизанского отряда и послал меня к вам».
Михаил с уважением глядел на маленького проводника, а я сказал то, что обычно говорят командиры в таких случаях:
«Вы действовали умно и находчиво, благодарю вас. А теперь идемте, и так много времени потеряно».
Девушка молча повернулась и зашагала в глубь леса. А Михаил на ходу склонился к моему уху:
«Проводник-то — порядочек!»
Мне тоже девушка эта понравилась…
Клыч оборвал рассказ и покосился на жену.
Александра Васильевна, улыбаясь, пожала плечами.
— Начало прямо как в кино, — заметил один из офицеров.
— Как в кино, — повторил Клыч. — Метрах в пятидесяти от дороги, в глухой чаще, среди кочковатого болотца, чернели остатки пожарища. Когда-то здесь стояла полуистлевшая от времени, заброшенная избушка: гитлеровцы, чтоб им ни дна ни покрышки, прочесывая лес, сожгли ее на всякий случай, сохранилась только груда обгорелых бревен. Вот сюда-то на рассвете следующего дня глухими путаными тропками привела девушка наш отряд.
Стоял мороз, и мы с сожалением смотрели на уничтоженное убежище, а девушка сказала:
«Там, внизу, есть подпол. Я здесь бывала».
Я приказал Михаилу поставить трех человек на временные посты, а с остальными взялся за работу.
И впрямь, разбросав бревна, мы увидели заржавленное кольцо. Я дернул за него. Крышка не поддавалась.
Молодой матрос, Павлом его звали, отдал снайперскую винтовку соседу и тоже ухватился за кольцо.
Тут вернулся с развода Михаил.
«Разрешите мне…»
Надо вам сказать, что старшина был крупной кости человек. Он легонько отстранил Павла, взялся за кольцо, широко расставил ноги, напрягся. Раздался треск, и матрос вместе с крышкой отлетел в сторону. Все бросились к отверстию.
Я сейчас же скомандовал: «Назад!» — потому что увидел на обратной стороне крышки крюк, вырванный из гнилого дерева.
Ребята наставили автоматы в отверстие подвала. Михаил лег на снег и прислушался, потом встал и с пистолетом в одной руке, с карманным фонариком в другой стал осторожно спускаться. Вниз вела лесенка, ветхая, скрипучая.
Подпол оказался глубоким и обширным, только в углу валялись пустые дубовые бочонки и у стены стоял деревянный чан, вроде из-под квашеной капусты.
Пока радист приспосабливал на перевернутом бочонке аппаратуру, остальные натаскали свежей хвои и устроили вдоль стен подобие лежанок.
Клыч замолчал и виновато улыбнулся.
— Странное дело, друзья. Ведь миновали едва одни сутки, как я познакомился с девушкой, а меня уже ровно черт в спину толкал; хотелось все время, чтобы она была рядом.
Гости засмеялись, поглядывая на Александру Васильевну. Та шутливо погрозила мужу пальцем.
— Я вышел наверх, — продолжал Клыч, — смотрю, девушка притулилась под корневищем старой сосны и крепко спит; старенькая шапчонка смешно сбилась на одно ухо, полушубок весь драный — прямо смотреть жалко.
Я поправил ей шапку, думал, проснется, — куда там, спит как мертвая. Поднял тогда я девушку на руки, снес в подпол, опустил на охапку хвои. А она все спит. Видно, тридцать-то километров хода не фунт изюму. Потом я взял матроса за рукав и отвел в сторону. «Как же, — спрашиваю, — насчет крышки, Миша? Давно это было или кет, все равно: человек, заперший погреб изнутри, должен был как-то из него выйти».
Мы принялись осматривать подпол. И вот в стене, когда отодвинули чан, нашли отверстие. Тут начинался длинный узкий лаз. Оттуда пахнуло свежим морозным воздухом.
Я включил электрический фонарик и пополз вперед. Михаил за мной.
Некоторое время мы продвигались в тишине. Наконец впереди показалось что-то белое. Снег. Я спрятал фонарь и обеими руками принялся разгребать сугроб. Лаз привел нас в небольшую впадину под корнями упавшей сосны, в нескольких шагах от дороги.
Мы вернулись в подпол, и я приказал замаскировать крышку погреба бревнами и снегом, а для входа и выхода пользоваться только лазом.
— А страшно было, папа, ползать в темноте под землей? — спросил сын рассказчика, весь подавшись вперед.
Клыч покачал головой.