Хотя мы с Юрой друзья, мне все же было приятно выиграть у него заплыв, но если бы я мог предвидеть, что из этого получится, то, уж наверно, не радовался бы. Не знаю, от кого это пошло, но назавтра все говорили, что Юра нарочно проиграл заплыв, не желая конфузить меня перед Светой. Ребята откровенно посмеивались надо мной. Борис же Владимирович вовсе перестал смотреть на Юру: он всегда так поступает, если очень сердится. А дня через два во время «полумертвого» получаса к нам в раздевалку явилась Анка Палка. Вид у нее был такой, что мне сразу стало скучно. Я взглянул на Юру, но мой друг лежал на спине и спокойно смотрел в потолок, словно не замечал колючего взгляда главного судьи.
— Юрий Горохов, — грозно начала она, — твой поступок недостоин звания советского спортсмена, а тем более комсомольца.
— Спортсмена, комсомольца… Ну что ты, Аня, делаешь из мухи слона! — Борис Владимирович стоял в дверях, растирая свою широкую спину полотенцем; он, видно, вышел из душа — капли воды блестели на его словно вырезанном из коричневого дерева теле. — Ведь это же в конце концов произошло не на соревновании.
— А ты не думаешь, что твой либерализм может привести к тому, что Горохов или кто-нибудь другой выкинет подобный номер и на соревновании?
— Я не оправдываю Юру. Я тоже возмущен. Но в то же время, если как следует разобраться, в его поступке есть что-то по-настоящему товарищеское… — Борис Владимирович задумчиво прищурился, и мне даже показалось, что в глазах его мелькнуло выражение нежности. Он вдруг положил руку на сильное смуглое плечо жены. — Эх, Аня! Молодость проходит, мы черствеем и многое забываем. Вспомни Чижика.
И тут произошло неожиданное. Четырехкратная чемпионка, неумолимый председатель судейской коллегии, строгая ревнительница правил и инструкций вдруг смутилась и улыбнулась. Так улыбнулась, что я впервые понял: Анна Павловна еще молода и красива.
— Оставь, пожалуйста… — покраснев, сказала она и какой-то, особенно легкой походкой вышла из раздевалки.
Борис Владимирович сел на табурет и накинул на плечи полотенце. Он улыбался каким-то своим мыслям. Потом вздохнул и почему-то покосился на дверь.
— Только вы лежите, соблюдайте правила отдыха, а я вам расскажу про одну девушку, которая кое-чем походила на нашего Юру. Мне кажется, рассказ будет к месту.
Ясно, что мы навострили уши, а Юра даже привстал с кушетки, но Борис Владимирович погрозил ему пальцем, а потом закрыл глаза и заговорил:
— Помню далекое солнечное утро — ни облачка, ни ветерка. Вижу морской причал и худышку-паренька с фанерным чемоданишкой в руке и, вероятно, с таким же светлым упрямым хохолком на голове, как у нашего Юры. Парнишка хмурил лицо и старался держать плечи повыше: он думал, что так выглядит старше своих восемнадцати лет. Наверно, тот паренек был очень смешной, потому что вахтенный матрос развел в улыбке выгоревшие до цвета мочалки брови и крикнул: «Старшой! Роман Петрович! До тебя здесь один чижик пришвартовался». А двое мальчишек, что сидели на причале, свесив в воду ноги, засмеялись: «Верно, чижик! Смотри, как нахохлился!»
Тут появился худощавый дядька в белом кителе. Форменная фуражка на нем была мятая, старенькая, а лицо длинное и сильно загорелое: ни дать ни взять — жёлудь. Он с ходу спросил у паренька: умеешь ли, мол, плавать? А тот еще больше нахохлился: «У меня разряд. Вот моя книжка. Я вчера приходил, оставил заявление». Ну, инструктор назначил тому чижику разные испытания, и, между прочим, с монетами. Вынул из кармана горстку и говорит: «Ну, зажми в кулак и ныряй. Тут вода чистая, пересчитаешь. Да камушек со дна прихвати». Борис Владимирович прервал рассказ и покосился на меня. Ребята заулыбались: каждому из нас в свое время наш тренер назначал такое испытание. А я, помню, еще ошибся на десять копеек.
— Старшой остался доволен тем пареньком, — продолжал Борис Владимирович, — «Легкие, — говорит, — у тебя хорошие, и в плечах ширина намечается». Усадил его рядом с собой на груду пробковых поясов и принялся расспрашивать: «По объявлению пришел? А чего ищешь? Заработки здесь небольшие. Может, просто отдохнуть и позагорать решил?» Парнишка отвечает: «Я работать буду, Роман Петрович, честно! И тренироваться… А осенью поеду в институт физической культуры, добиваться. Мне без плаванья не жить!»
Вероятно, тот паренек любил наш спорт так же, как и вы, чемпионы. И, наверно, когда он говорил эти слова, его голос звенел, как и у каждого из вас, когда вы впервые пришли ко мне проситься в команду. А старшой, видно, был душевный человек. Он этак по-хорошему прищурился. «Понимаю, — говорит, — романтик своей будущей профессии. Без этого нельзя, наше дело любить нужно. Тут халтура может стоить человеческой жизни. Первую медицинскую помощь знаешь? Как делать искусственное дыхание, как оторвать от себя руки утопающего? Здесь не бассейн — море, волна».
Ну, парнишка начал уверять, что справится, не сомневайтесь, мол, Роман Петрович. А тот говорит: «Есть тут один пляж — два санатория, пионерская турбаза, — я из-за того пляжа по ночам не сплю. Да что поделаешь, людей не хватает… Пойдешь туда спасателем. Только хохолок этот, ну, что ли, помадой смажь, чтобы не торчал. Авторитета больше, а то и впрямь чижик».
Борис Владимирович замолчал и долго глядел на разрисованные морозом стекла.
— Эх, молодость! Золотая она, как тот светлый южный край, — тихо сказал он и вздохнул. — Рано утром, пока солнце не вышло из-за гор, воздух еще пропитан ночным резким запахом водорослей, а вода звонкая и прозрачная: ударь веслом — и зазвенит, а ляг лицом в нее — увидишь на глубине раковины; мальчишки, кто половчее, за ними охотятся, а потом продают курортникам. Галька на берегу, заглаженная ветром и водой, еще тусклая и влажная от утренней росы; упадешь на нее, и думать в это время ни о чем невозможно, только дышишь соленым ветерком и чувствуешь, как прибой где-то возле твоих пяток полощется. Так и лежишь, пока не станет холодно. Тогда лезешь опять в море — погреться, потому что вода в том небесно-морском краю всегда на три-четыре градуса теплее воздуха. Да-а, чемпионы, там не хочешь, а романтиком станешь… Впрочем, все это лирика. На деле же получалось не так гладко.
Утренние часы были единственным возможным для тренировки временем; появятся первые купальщики, и все: инструкция запрещает спасателю входить в воду. Он обязан находиться на конце выдающегося в море солярия или в лодке в полусотне метров от берега, на линии буйков с красными флажками, что ограждает зону разрешенного заплыва. Вот и торчал паренек на солярии, как чижик на ветке, а отдыхающие приставали к нему с глупыми вопросами, вроде того: сколько нужно баллов волнения, чтобы утонуть, или можно ли достать головой дно, если прыгнуть с семиметровой высоты солярия. Глядя на еще не успевшее загореть тело спасателя, всё в нем угадывали новичка, и по этому поводу высказывались всякие малоприятные замечания. Ко всему тому в первый же день, когда пришлось громко окликнуть девушек, заплывших за флажок, с пляжа раздались возгласы: «Смотри, да это же Чижик! Ишь куда залетел!» Это кричали вчерашние мальчишки с причала. На пляже громко засмеялись, и с тех пор кличка «Чижик» прилипла к пареньку.
Эх, чемпионы! Не знаю почему, но так уж устроена жизнь, что в любом, даже самом простом деле поначалу бывает трудно. Обязательно какая-нибудь заковыка попадет. Так и с тем Чижиком. Он почему-то не видел, что вокруг него много простых хороших людей, которые радуются солнцу, морю и отпуску. Это были добродушные усатые горняки из Донбасса, Сибири, они косились на курортников в темных очках и удивлялись: «Вот чудаки, солнца не ценят!» Моряки из Мурманска, с рыболовных тральщиков, отчаянные, просоленные, промороженные ребята, которые, однако, никогда не нарушали правил, не заплывали за флажки; полярные летчики — почему-то все голубоглазые и светловолосые, — когда в дымно-голубом знойном мареве появлялась тень самолета, они сразу по звуку определяли модель машины и обменивались непонятными замечаниями; крепкие худощавые парни и милые стройные девушки всегда группировались вокруг воткнутой в песок палки с надписью: «Студенты, сюда!»— гоняли по пляжу волейбольный мяч, обливали друг дружку водой и покупали в складчину у местных мальчишек кислые яблоки, хурму и орехи. Всех этих людей Чижик рассмотрел и полюбил позже, а в первые дни судьба свела его с другой породой пляжников.