— А у нас нет этих нескольких месяцев. Они уже приперлись. Это происходит сейчас.
— Мы их сдержим, — сказала Молли. — У нас получится.
Да полно тебе, подумала она. Ничего более убедительного не придумала? Ты сама-то себе хоть веришь?
— Было бы лучше, если б так, — отозвался Кёртис, отвернулся от нее и через считанные секунды уснул.
Она завидовала его способности засыпать легко. У нее и у самой в подростковом возрасте так получалось, но чем дальше, тем больше она уподоблялась своей матери, которая вечно блуждала по дому до поздней ночи, а потом просыпалась еще до рассвета и всегда на памяти Молли была одета одинаково: выцветшее голубое кимоно да тапочки не по мерке. Наследственность, подумалось Молли. Я мучаюсь бессонницей не из-за тревоги или фрустрации, это всего лишь обычная наследственность.
Она забылась неглубоким сном и рывком пробудилась на рассвете, когда заскрежетало восточное зеркало. Сердце бешено колотилось в груди; этим утром звук гидравлики показался ей раскатом ангельских труб, знаком, что пластиковое небо над головой вот-вот расколется, и грядет конец света.
Она свернулась под одеялом в позе эмбриона, отвернувшись от Кёртиса и успокаивая себя: не все, дескать, так уж плохо. Но аргументы выглядели слабыми. Весь порядок жизни обрушился. У Кейна глюки, вызванные моргановским внушением, Риз уклончив и холоден, Кёртис укрепляется в мысли о ее предательстве.
И это даже не вспоминая про второй корабль с Земли, более далекую, но равно неотвратимую катастрофу, летящую к ним.
Плохо дело, подумала Молли. На самом деле плохо.
Она натянула затрепанный костюм постоянного ношения с эмблемой НАСА и прошла на кухню, закрыв дверь спальни и отгородившись от Кёртиса. Свет над стойкой горел, очерчивая силуэты Глаголи и кого-то из ее приятелей. Дети завтракали.
«Снова эмпатия?» — задумалась Молли. Или это событие из тех синхронностей, какие берется предсказывать ее теория?
— Доброе утро, — сказала она. Мальчугану было почти одиннадцать: вид он имел вполне нормальный, но оказался достаточным социопатом, чтобы переселиться в пещеру к другим, чья странность сразу визуально ощутима. Он проявил талант к электронике, Молли с Дианой его подряжали конструировать всякую аппаратуру для экспериментов Глаголи. На этой неделе, как запомнилось Молли, мальчишка предпочитал называть себя E17.
— Все ли с ним в порядке? — спросила Глаголь.
— С Ризом? — уточнила Молли. Девочка кивнула. — Да, он в порядке. Они тормозили об атмосферу, ракетными двигателями не пользовались, ему пришлось несладко, но он очухается.
— Я хочу его видеть.
— Он тоже хочет тебя видеть, — сказала Молли. Что-то назревает? Мальчишка уставился в миску хлопьев с козьим молоком, старательно игнорируя остальных. Молли взяла с Глаголи слово, что та никому не проболтается о своей работе. Придется поверить. Больше ничего не остается. — Почему он так важен? Тебе и двух лет не исполнилось, когда он улетел. Я не думаю, что ты его помнишь.
Она хотела рассказать Глаголи, что те с Ризом родственники, но Кёртис запретил. Хватит с меня слухов, сказал он, нечего семью напрямую втягивать. Молли не поняла, почему это для него так важно, но подчинилась. Она так долго хранила эту тайну, что секрет стал ее второй натурой.
— Но я помню его, — возразила Глаголь. — Я помню такое, что ты не поверишь. Иногда мне даже чудится, что я вспоминаю минуты своего рождения, ну так, просто цветовые пятна. Разве это не странно? Но не в том дело. В связях дело. Связи. Ты не понимаешь? Так работает физика. Вся физика.
Молли залила горсть растворимого кофе горячей водой из крана.
— А физика, — откликнулась она, — это всё. Правда?
Обернувшись, она пересеклась взглядами с мальчишкой: тот глядел на нее, задержав ложку на полдороги ко рту.
— Ну да, — согласилась Глаголь. — Разве нет?
Иногда дети ее пугали, но, в сущности, лишь потому (твердила она себе), что она им это позволяет. Кофе был резким и неприятным на вкус, словно из жидкости проступали ее собственные обнаженные нервные окончания.
— Забудьте, — сказала Молли, вылив кофе в раковину. — Забудьте все, что я говорила. Идемте.
В полях снаружи уже приступали к работе первые группы фермеров: шестеро женщин, четверо мужчин, двое старших детей. Две женщины и один мужчина перенесли химическую лоботомию, им было свойственно забывать, чем заняты, и подолгу глазеть на игру манящих отражений в зеркале над головами. Все носили защитные очки в дополнение к обычным кислородным маскам, пока разбрызгивали аммиачные растворы.
С фонаря за ними наблюдала камера, одна из тридцати с лишним, которые Кёртис ободрал с различных зондов раннего периода колонии или переместил из жилищ подчиненных. Камеры передавали видеопоток на контрольный пост, в средоточие «электронной демократии» Кёртиса. Когда они проходили мимо, кто-то из детей поднял голову и чирикнул: