— Снайперским целиком полк не сделаем, но увеличить количество снайперов в наших силах. И тогда действенность огня возрастет, — подвел итог обсуждению командир полка. — Курсы по подготовке снайперов создадим. Это решено. Командиром назначаю старшего лейтенанта Головачева. Надо выявить и откомандировать на курсы лучших стрелков. В создании этих курсов очень рассчитываю на помощь партийного и комсомольского актива. Вообще нам всем надо очень серьезно думать о повышении эффективности огня. В этом отношении заслуживает внимания опыт роты старшего лейтенанта Сахно. Вчера во время вылазки противника бойцы роты стреляли залпами. Получилось здорово — за несколько минут уничтожили больше взвода гитлеровцев. Завтра соберем командиров рот и взводов. Пусть послушают Сахно, а там вплотную возьмемся за отработку залпового огня. Начнем с отделения. И снайперов начнем готовить без промедления.
Слушая командира, я все больше восхищался его умением быстро улавливать то новое, что рождала жизнь, придавать любому хорошему начинанию должное значение и оперативно внедрять это новое в практику. Он высоко ценил инициативу офицеров, требовал, чтобы каждый из них не только хорошо командовал своим подразделением, но и анализировал свои действия. «Разумная инициатива, — часто говорил он, — как и дисциплина, ведет к победе. Задача штаба, партполитаппарата — вовремя подметить ее, развить и добиться применения на практике».
Не забыл Петр Викторович и разговора на минометной батарее, свидетелем которого я был в первый день прибытия в полк. Вопрос о сочетании минометного и снайперского огня был детально изучен штабом, разработан подробный план взаимодействия. Впоследствии представители разных подразделений так хорошо сработались, что каждый день добивались боевых успехов.
Хотелось как можно скорее разъяснить комсомольскому активу задачи, поставленные командиром. Я направился на передовые позиции. В расположении второй роты встретился с Муратом Экажевым, Он только что вернулся из минометной батареи, где знакомился с работой комсорга Нурманова. Вместе с Муратом находились сержант Головко, недавно назначенный командиром отделения, и ефрейтор Кольцов, о винтовке которого говорил на днях командир полка. Они о чем-то оживленно беседовали.
Присматриваюсь к Степану Головко. С первого взгляда в этом юноше трудно уловить черты воина, закаленного в походах и боях. Между тем он старый вояка: сражался под Москвой, Ржевом, был дважды ранен. Теперь я уже знал, что там, где находится Степан, всегда царит дух бодрости и веселья. К каждому бойцу он умел найти подход, повлиять на нерадивого, придать силы уставшему, подбодрить взгрустнувшего. Друзей у него было много, но особенно он подружился с Кольцовым. Произошло это, должно быть, потому, что оба они любили музыку. Головко играл на гармони, а Кольцов — на балалайке. В свободное время они задушевно исполняли полюбившиеся с детства народные песни. Послушать их приходили бойцы из других отделений.
Но дружба между ними началась не сразу.
— Иван Кольцов — сын собственных родителей, — небрежно отрекомендовался прибывший в отделение молодой воин.
Головко был тогда еще рядовым, но ему не понравился развязный тон новичка, ухарски сбитая на затылок пилотка. На замечание, сделанное Степаном, Кольцов обиделся. Парень почувствовал, что не смог войти в боевую семью так, как ему хотелось — лихо, с шиком, и замкнулся, стал проявлять высокомерие. Бывали у него и упущения по службе.
— И долго ты думаешь жить единоличником? — как-то спросил его Головко. — Ведь отделение подводишь.
В тот день, когда командир полка обнаружил ржавчину на затворе и в канале ствола винтовки Кольцова, между друзьями произошел первый серьезный разговор. Выяснилось, что до службы в армии оба жили в Казахстане, километрах в ста друг от друга, и об отношении к службе они беседовали уже как земляки.
Шли дни. Головко сумел сблизиться с Иваном. Ошибется в чем-нибудь Кольцов, Степан отзовет его в сторону, чтобы не слышали другие, и скажет: «Что ж подводишь? А еще земляк…» Но особенно их дружба окрепла после совместной разведки боем. К траншеям противника они бежали рядом. Когда был захвачен пленный и подана команда отходить, осколком мины Кольцова ранило в ногу. Он упал. Головко взвалил его себе на спину и вынес с нейтральной полосы.
За разговором мы не заметили, как подошла Катя Гусева. В косынке защитного цвета, с неизменной санитарной сумкой, в поношенных кирзовых сапожках, она, словно кузнечик, бойко запрыгала, приплясывая. Я удивленно смотрел на нее, стараясь понять, чем вызвано столь бурное проявление ее характера. Как-то Вера Лидванская сказала мне, что в детстве любимым героем Кати был Гаврош и она во всем старалась походить на этого маленького парижанина. Обычно насмешливая, Катя заботливо относилась к раненым солдатам. В бою вела себя бесстрашно, шла в огонь и в воду, чтобы выручить человека, попавшего в беду. Никто, кроме Веры, не знал о том, что Катя очень страдает от ран. Особенно беспокоила ее плохо заживавшая рана на бедре, и, когда оставалась одна, она грустила, но стоило ей появиться среди бойцов, как расцветала весенним полевым цветком, становилась веселой, задиристой.