Спустя несколько часов стали появляться горожане. Старики, женщины и дети возвращались на пепелища из окрестных лесов, выходили из подвалов.
На одной из улиц повар Софроныч остановился со своей кухней. Около него сразу собрались детишки. Впалыми глазенками смотрели они на него, на буханки пышного хлеба, жадно вдыхали вкусный запах солдатских щей.
— Дяденька, дай поесть, — взмолилась девочка в рваном отцовском ватнике. — Ничего не ели какой уж день…
За девочкой потянулись другие дети, и вскоре образовалась большая очередь. Стали подходить и взрослые. Воины полка тоже не ели со вчерашнего дня.
Косой сажени в плечах артиллерист, подойдя к Софронычу, протянул два котелка.
— Куда тебе столько? — проворчал повар.
— Давай, давай, не жадничай.
Артиллерист, прихватив под мышки две буханки хлеба, направился к развалинам дома, у которого стояла группа детей. Они боязливо жались к женщине в темной шали. Донесся голос артиллериста:
— Кушайте. Это вам от всего нашего расчета.
Детишки набросились на пищу. Тяжело было смотреть на этих изголодавшихся оборвышей. Бойцы стали расходиться.
— Корми их, Софроныч, досыта, а мы потерпим. Софроныч подошел к артиллеристу, пожал ему руку.
— Бабо, ешь, — угощала девочка старуху, в изнеможении присевшую на тротуар. — Хватит нам, да и Груне еще останется, — лепетала она простуженным голоском.
— Кушайте, мать, кушайте, — сказал Софроныч, а сам взял девочку на руки, заглянул в ее загноившиеся глаза, крепко прижал к груди, поцеловал.
— Дядечка, папку моего не встречали? Он у меня тоже фашистов бьет.
Хотел сказать Софроныч, что видел ее отца, что он обязательно вернется к ней, но не мог проронить ни слова. Горький ком подступил к горлу. Промолчал. Потом бережно опустил девочку, подошел к повозке, достал буханку хлеба и несколько кусочков сахару:
— И это тебе.
Девочка стояла в нерешительности.
— Возьми, возьми, — сказал Софроныч.
Отдав бабушке хлеб, она вцепилась в сахар обеими ручонками, лизнула его и рассмеялась.
— Сладко! Вот Груня будет рада! — и, как бы оправдываясь, добавила: — Болеет наша Груня, все лежит да лежит… Горячая такая… Спасибо, дядечка… Я кипяточку ей с сахаром дам. Может, полегчает.
— А где она?
— Там… в подвале…
Подошли майор Буланов и лейтенант Лидванская.
— Надо помочь, Вера, — сказал майор. — Осмотрите Груню.
Вера взяла девочку за руку:
— Пойдем к твоей сестренке.
— Ой, тетенька, вы врач? Пойдемте, пойдемте.
И они ушли, а Буланов подсел к старухе.
— Здравствуй, бабушка.
Она поглядела на него, горько улыбнулась, провела рукой по щекам, словно пытаясь расправить глубокие морщины.
— Бабушка… Только внуков у меня нет, да и быть не может — года не те… Нет еще и сорока. Но бабушка уже: последние два года двадцати лет стоили.
Женщину окружили бойцы. Сюда же пришли Додогорский с автоматчиками, замполит первого батальона Згоржельский с группой воинов. Сдерживая лошадей, остановились расчеты 76-миллиметровок батареи Власова. Детишки обступили орудия, рассматривали и трогали затворы, щепами счищали грязь с колес. Заиграла гармошка. Ее переливчатые трели разнеслись над толпой.
— Тише там! — крикнул высокий ездовой. — Музыка, обожди!
Женщина вытерла платком сухие, давно выплаканные глаза.
— Летом, — рассказывала она, — еще как-то обходились. В деревни ходили, последнюю одежонку на картошку меняли. А вот с полгода приказ фашисты издали: кто из города выйдет — расстрел, кто в город войдет — тоже расстрел. Партизан ох как боялись! Сказывали, что ловят немца-коммуниста Фрица Шменкеля и партизана из Ярцево Мокурова Вячеслава Филипповича. Большие деньги обещали, кто донесет на них.
Мы слушали рассказ женщины затаив дыхание. Смахнув выкатившуюся слезу, она продолжала:
— А с городом-то что стало: все железные заборы, рельсы трамвайные, крыши поснимали. Металл, говорят, металл нужен… Перед вашим приходом на вокзал все свозили. Добро наше в Германию отправили.
— Ничего, ничего, успокойтесь, — говорил ей Буланов. — Еще не все пропало. Наберетесь сил, поправитесь. А там, глядишь, и внуков дождетесь.
Над притихшей толпой раздался голос полковника Додогорского:
— Запоминайте, товарищи, все: и разрушенный город, и эту женщину, состарившуюся раньше времени от неносильного горя, и этих оборванных и голодных детишек. Мы освободили Смоленск, но еще много городов ждут своего освобождения!