Мы по-дружески беседовали, делились положительным опытом, предостерегали от ошибок и промахов, которые были в нашей работе. Чувствовалось, что Дубровский с большим желанием брался за дело. Я еще раз окинул взглядом своего собрата и только сейчас заметил шрам через переносицу, седые волосы на висках.
Выходит, бывал он в переделках. Да и не такой уж он «молодой» комсомольский работник.
Николай Дубровский боевое крещение получил в 1942 году на Дону. Был командиром взвода. Под Кантимировкой его ранило. После окончания Горьковского военно-политического училища служил в воздушно-десантных войсках. И вот теперь наши пути сошлись в дивизии, на лучесском плацдарме.
Враг не давал покоя. В полдень снова появились его танки. Один из них, поднимая бруствер, «утюжил» нашу траншею. Когда машина проползла над нашими головами, Василий Ющенко приподнялся и метнул под гусеницу связку гранат.
Танк осел и остановился, но продолжал вести огонь. Подбежал Федор Аниканов. Он метнул еще одну гранату, и машина загорелась. Из нее выскочили с поднятыми руками два гитлеровца.
Наступление темноты застало нас во взводе лейтенанта Василия Суворова. Это подразделение очень хорошо дралось и ночью, и сегодня при отражении контратак. Перестрелка заметно стихла.
Здесь, как и в других подразделениях, мы переговорили не только с командиром взвода и комсоргом, но и со многими бойцами. Настроение у всех боевое, но чувствовалось, что кое-кто из молодых воинов побаивается танков противника. «Болезнь известная», — подумал я и упрекнул себя за недостаточное внимание к этому вопросу. Конечно, давно надо было организовать во взводах и отделениях беседы опытных фронтовиков, рассказать, как они действуют, встречаясь с железными чудовищами, но все как-то руки не доходили. Этот пробел пришлось восполнять теперь под огнем противника.
Рассказывали о поединках с танками наших однополчан, вспоминали корреспонденции на эту тему, встречавшиеся в газетах. Перед тем как уйти из взвода, поручили комсомольцу Петру Ивлеву провести с молодыми бойцами беседу о том, как он ночью подбил вражеский танк.
Сюда же пришел парторг Згоржельский, исполняющий теперь обязанности замполита полка. Он еще утром побывал во многих взводах батальонов, день провел на НП полковника Додогорского и, сделав перевязку раны на лице, на ночь снова прибыл в батальон Кряжева.
— Ну, как тут, хлопцы, трудно? — спросил он, обращаясь к присутствующим, и сам же ответил: — Страшно трудно. Но победа будет за нами!
— «Трудно» — не то слово, товарищ капитан, — ответил сержант Сулейманов. — Не раз бывали в переделках, но такого «сабантуя» я что-то не припомню. Сидим как в клетке у зверя.
— Насчет трудностей вы, конечно, правы, — проговорил Петр Кузьмич. — Ну, а о клетке вы говорите зря, это выражение не точное: зверь-то нас боится. Хотя наш пятачок и невелик, но гитлеровцы знают, что отсюда мы пойдем на Витебск. На этой земле надо стоять насмерть. Не одну еще контратаку отбить придется. Противник будет закидывать нас снарядами, минами, бить по переправе, мешать доставке с того берега боеприпасов, продовольствия, но мы должны все выдержать. И не только выдержать, но и бить врага.
— А что, махорочка будет сегодня? — спросил один из бойцов, разглаживая каштановые усы.
— Да и сухариков не мешало бы, — донеслось из-за спины Згоржельского.
Над нашими головами опять зашелестели снаряды. Через несколько секунд артиллерийский шквал обрушился на противоположный берег Лучессы.
— Бьют по нашему тылу, — сказал Згоржельский. — Знаю, что нужны и сухари и махорка. Только как их доставить? Но думаю, что часа через два-три все у вас будет. Командир полка сказал мне, что этим сейчас занимается не только начпрод капитан Прупес, но и командир дивизии.
— Коли так, верим вам, потерпим, — послышалось в ответ.
— Знаете, есть куча новостей, — словно спохватившись, сказал Петр Кузьмич, чтобы переключить разговор на другую тему. — Первая из них: войска Ленинградского фронта, перейдя в наступление из районов Пулково и южнее Ораниенбаума, прорвали сильно укрепленную, глубоко эшелонированную, долговременную оборону немцев. За пять дней напряженных боев наши доблестные защитники Ленинграда продвинулись вперед на каждом направлении от двенадцати до двадцати километров и расширили прорыв на каждом участке наступления до тридцати пяти — сорока километров по фронту.