— А не провести ли нам полковое собрание о славе советского оружия? — предложил я.
Члены комсомольского бюро полка, с которыми я поделился своими думами, одобрили это предложение. Но когда речь зашла о путях подготовки собрания, то мнения разошлись. Армаис Каграманов настаивал, чтобы докладчиком был командующий артиллерией армии, а то и фронта. Ющенко пошел еще дальше. Он предложил написать письмо в Центральный музей Красной Армии с просьбой выслать, разумеется с гарантийным сроком возвращения, личное оружие прославленных героев боев за Советскую власть.
Не знаю, какое бы мы приняли решение, если бы не раздался вдруг спокойный голос Петра Кузьмича Згоржельского:
— Иждивенцы вы. Никто вам из музея ничего не пришлет. Да и надобности в этом нет. Наоборот, музей ждет от нас фронтовых реликвий. А разве у нас их мало? Автомат Степана Головко, ПТР Каибова, пушка Фролова, миномет Купташкина… Да разве все перечислишь? Если собрать все это оружие — свой полковой музей можно открыть. Да только пока наше оружие не для музея предназначено, а против врага.
От этих слов понурил голову Армаис, притих Ющенко. Ведь как все правильно сказано парторгом! Витаем где-то в облаках, а своего не видим. А ведь воины нашего полка тоже вершат историю. И оружие, которым мы действовали, которое кажется нам обычным и привычным, достойно того, чтобы им гордиться.
И вот с разрешения командира полка к месту, где должно было состояться комсомольское собрание, вместе с их хозяевами прибыли сорокапятки, «максимы», минометы. На небольших фанерках, прикрепленных шпагатом, — описания заслуг расчетов, фамилии тех, кто владел и владеет оружием, какими правительственными наградами отмечены воины.
Что сказать о самом собрании? Любопытны некоторые строчки, сохранившиеся на порыжевших от времени страницах блокнота. Иван Фролов тогда говорил: «Как за подругой, ухаживал за своей пушкой. Выпущена из нее не одна сотня снарядов. Много осколочных царапин и вмятин на ее щите, но пушка жива и действует отлично. Это потому, что сделана из советского металла, на нашем советском заводе, нашими советскими людьми. Это еще и потому, что весь наш расчет в любых условиях ухаживает за ней, чистит, маслицем «подкармливает» детали, от пыли и глины бережет…»
А вот слова одного из стрелков (к сожалению, по записи трудно установить его фамилию): «Много песен простых и задушевных сложено о русской трехлинейке. Полюбил я ее. Хоть и старушка по сравнению с автоматом, но любую цель поражу. Автоматчик бьет по площади, а я и из винтовки своей — точно в цель. Не подводила еще ни разу. Целую ее».
Выступали автоматчики, пулеметчики, минометчики — и все говорили о преимуществах своего оружия. В бою всякое оружие необходимо, для каждого свое предназначение. «Люби свое оружие, береги его, в совершенстве владей им, ибо его тебе вручила Родина и ты должен с честью и достоинством защищать ее» — таков был смысл выступлений и решения комсомольского собрания.
В период жарких боев за плацдарм в партию и комсомол было принято много бойцов. Сам факт подачи заявлений о приеме в ряды партии и комсомола красноречиво говорил о желании воинов бить врага по-большевистски, еще теснее сплотиться вокруг партии. Вот что писал в своем заявлении рядовой Сенько:
«Я люблю свое оружие. Когда иду в бой, я думаю о Родине. Я люблю жизнь и поэтому иду в бой. И если в бою погибну, то вечно будет жить мой комсомольский билет. А этот билет — мое сердце».
Прочитав это заявление, помощник начальника политотдела капитан Петр Николайчук, прибывший в полк для вручения комсомольских билетов, заметил:
— Хорошо сказано, с большим чувством!
— Дело не в том, как сказано, — заметил заместитель комбата по политчасти Иван Дмитриевич Кирдан. — Душа у Сенько чистая, вера в нашу победу неугасимая.
Переходя из одной ячейки в другую, капитан Николайчук вручал комсомольские билеты, беседовал с бойцами, рассказывал об отличившихся воинах других частей дивизии.