Идут к мотоциклу с люлькой. Кравчук несет ее вещмешок, она идет рядом — тощая, неровно остриженная, некрасивая девчонка с большим ртом.
Мария. Ты напишешь? Точно напишешь, Матя?
Матвей. Чего ты боишься? (Снимает часы.) На тебе, малышка.
Мария. Нет, Матвей, себе оставь!..
Матвей. Приедешь на Урал, купи светлое платьице, как у той немки в госпитале.
Мария. Разве у нас такие бывают?
Матвей. Маму попроси, она сошьет.
Мотоциклист. Мария Петровна! Мария Петровна!!! Закругляйтесь! Мне в штаб надо!
Мария. Страшно…
Матвей. Часы немецкие — кину об землю — и ниче!!! Смотри! (Кидает.) Видишь! Смотри еще раз! Кину — а им ничё!.. На, бери!.. Идут!..
Мария. Я боюсь, Матвей… Когда ребеночку пуповину перерезали — это тебя от меня ножом отсекли, если бы он еще жив был, а так… Не говори никому про ребеночка, не хочу, чтоб кто-нибудь знал…
Матвей. Никто не узнает, ты выздоравливай.
Мария. Страшно…
Матвей. Ласточка, малышка, не бойся, тебе кажется! Залезай в люльку!
Сажает Марию в мотоциклетную люльку.
Матвей. Поправляйся, малышка, ты мне здоровая нужна!..
Мария. Я уже выздоровела, Матвей! Я здоровая!
Мотоцикл ревет, трогается, выбрасывая грязь из-под колес.
Матвей. Стой! Стой!
Бежит за мотоциклом. Мария вскакивает в люльке на ноги.
Матвей. Маша! Ты письмо для матери взяла? Проверь, куда положила?
Мария. Письмо… Там оно, там, в мешке, я помню…
Матвей. Точно?
Мария. Точно, Матя. Я люблю тебя.
Матвей (кивает мотоциклисту, мотоциклист выжимает сцепление). Я тоже люблю тебя! Машка! Улыбнись, ну! Машка?
Мария держится за люльку, смотрит Матвею в глаза, плачет. Солдаты выходят из госпиталя, машут Марии, свистят.
Мария. Прощаться терпеть не могу! До встречи! Пока, товарищ командир!
Солдаты:
— Небылица!
— На производстве привет передавай!
— Выздоравливай, Машка!
— Мария Петровна еще спляшет-на!
— Проваливай, выскочка хохлятская!
— Пришли фоточку в платьишке!
Мария. Я пришлю фоточку в платьишке вам, пришлю!
Мотоциклист. Из колесницы не выпади, Мария Петровна! Щас жахну по ухабам, пригнись!
Мария усаживается, обнимает вещмешок на коленях.
Мария. В жизни столько тушенки сразу не видела. (Поет.)
Когда уже ровная дорога будет? Лучше бежать, чем так передвигаться. Ветра хочу! Давай, прибавь-ка!
Мотоциклист. Кого прибавь? По этой стиральной доске только спицы ломать! Похоже, уже накрылись… (Останавливается, глушит двигатель, осматривает колесо: все спицы в порядке.) Война закончилась. Скоро будете мороженое лопать, по асфальту туфельками цокать.
Мария. Волосы отращу себе: ухаживать за ними буду, расчесывать… Матвей сказал, через полгода вернется, как ты думаешь, за полгода волосы вырастут?
Мотоциклист. У тебя и так, Мария Петровна, модная причесочка!
Мария. Кто-то в штаб опаздывал…
Мотоциклист. Жалко, что уезжаешь. Щас дорога пойдет — разгонюсь еще, тебе ветром уши выбьет.
Мария. И что я там делать буду…
Мотоциклист. Где?
Мария. На Урале, где!.. Я же ничего не умею.
Мотоциклист. Совсем ничего?
Мария. Год хореографического училища.
Мотоциклист. На производстве научат.
Мария. Я — сержант!
Мотоциклист. Так там совсем другая жизнь! Закинешь сапоги подальше в кладовку куда-нибудь, и гимнастерку вшивую в кладовку, купишь светлого ситчику на платье…
Мария. Что ты болтаешь!
Мотоциклист. Спорим, тебе стыдно будет медалями трясти, потому как все не вернулись, а мы вернулись…
Мария. Стыдно немножко. Главное, чтоб Матвей вернулся… А гимнастерку я не закину. Форсить без Матвея не собираюсь.
Мотоциклист. Тебе сколько лет? Двадцать?
Мария. Двадцать четыре.
Мотоциклист. А хотелось бы двадцать, как до войны, — я же знаю. Придешь, увидишь тех, кому там по двадцать, и сразу гимнастерку вшивую в чулан. Только все равно будешь себя старухой чувствовать, даже если ситчик светлый, и туфельки, и волосы…
Мария. Что ты мне на уши присел? Поехали уже! Скорее!
Мотоциклист. Мария Петровна, лучше, чем сейчас, не бывает. Куда скорее? Куда ты собралась? Война кончилась, лето, твой жив остался, на Урале все новенькое ждет, даже мамка, тебе только двадцать лет, до поезда три часа, мы едем мимо клеверного поля, вон оно, а про меня говорили, что синеглазый. Синеглазый еще?
Мария. Вроде…
Мотоциклист. Только постарел.
Мария. Да нет же… Выглядишь на свой тридцатчик.
Мотоциклист. Поцелуй тогда, Мария.
Мотоциклист улыбается, ямочки играют на обветренном сияющем лице.
Мария. Чё ты, с ума сошел?
Мотоциклист. Это ты дура. Щас приедешь и впрягёшься. И посмотреть будет не на кого. В тылу одни невесты, а мы, синеглазые, здесь еще…
Мария. Валяй к невестам и целуйся.
Мотоциклист. Расщедрись, жалко, что ли? Здесь у тебя все есть — все клевера, все любимые, всё будущее. Может так случиться, когда вернешься — будущее как песок утечет, и не заметишь. Но сейчас…
Мария. Да ты боишься просто.
Мотоциклист. Кто тебе сказал?
Мария. Подохнуть боялся, а жить — еще больше боишься.
Мотоциклист. Чё перевернула-то всё?
Мария. Ничё я не перевернула. Сама боюсь!
Мария Петровна быстро целует его в губы.
Дальше — пешком. Прощай-проваливай! Тебе ведь в штаб надо! А у меня есть клеверовое поле — вон оно, вон оно!
Мотоциклист. Не подорвись в поле. А целоваться не доучилась.
Мария. До тебя никто не жаловался. (Идет по полю.)
Мотоциклист. Стой! Тебе же тяжести нельзя! Садись, лучше поедем! До станции километров десять! Далековато!..
Мария. Кто сказал, что тяжести нельзя? Матвей?
Мотоциклист. Матвей. Да все и так знают!..
Мария. Да пошли вы…
Мотоциклист. Чё ты звереешь, Мария Петровна! Ну не выходила — и не выходила. Понесёшь еще! Это из-за тифа все, кто виноват, что тиф?.. Хочешь, от меня понесешь? От меня хочешь? А?..
Мария Петровна бежит через клеверное поле, прыгает, тяжело дышит, спотыкается, бежит снова, слезы вытирает.