Герой затих, задумался, что-то вспоминая, потом спросил меня:
– Об этом ты хотел узнать, малец?
– Спасибо… только я… Мало! А можно Звездочку потрогать? – попросил я на прощание. – У моего папы тоже семь орденов и медалей! И он тоже Днепр форсировал. Может, вы его и встречали?
Герой с интересом взглянул на стоявших в стороне моих родителей, давно вычислив их по очевидной заинтересованности к нашей беседе:
– У твоего отца, парень, самые важные награды – они за отвагу, за мужество, за стойкость! – потом, уже обращаясь к моему отцу, спросил:
– Пехота?
Отец утвердительно кивнул.
– Хороший у вас сын растет! С таким парнем, хоть сейчас в разведку! Только обойтись бы им, мальцам нашим, без подобного доверия…
На прощание он подал мне руку:
– До свидания, будущий герой! Рад был познакомиться! – потом приветливо обратился и к моим родителям. – До свидания! – и, поднявшись с парапета, пошел к терпеливо дожидавшейся его пожилой женщине, видимо, супруге. У неё на груди тоже блестели две яркие медали.
*
– Между тем, дорогой мой внук Сережа! – продолжил Алексей Петрович. – Кончался октябрь семидесятого года. То есть, с памятного юбилейного дня Победы, о котором я тебе рассказывал, прошло почти полгода. За это время нас выпустили из академии, присвоили долгожданные звания «лейтенант» и отправили в первый офицерский отпуск. А после отпуска я вступил в должность в прославленной ракетной бригаде.
И вот, в составе одного из её дивизионов я уже две недели напряженно занимался, как в войсках говорят, специальной и боевой подготовкой. Происходило это в учебном центре с красивым названием Зелёный Бор. Такая уж у ракетчиков специфика – для плодотворной учебы им более всего нужен простор и отсутствие посторонних глаз. Но, то и другое организовать на зимних квартирах, как называют их артиллеристы и ракетчики, невозможно. Впрочем, от подобной терминологии может сложиться впечатление, будто палатка, в которой я тогда размещался вместе с коллегами по оружию, являлась нашей летней квартирой! И будто бы жили мы почти по-царски – вот вам летний дворец, а вот вам и зимний дворец!
Однако обычная человеческая квартира мне ещё долго не светила. И хотя в верности и стойкости своей боевой подруги, то есть, твоей бабушки, я не сомневался, но тревожные мысли иногда появлялись. А что у нас получится, если ей, выросшей в прекрасном Ленинграде, тревожная жизнь в захолустье надоест?
Заговорился я, Сережа! Много тебе второстепенного рассказал… Но самому, знаешь ли, стало интересно кое-что вспомнить! И всё же я добрался до того самого человека, ради которого и завёл этот разговор!
Так вот, однажды, выйдя из полевой солдатской столовой, расположившейся под высоченными, голыми на две трети соснами, я обогнул курилку. Есть такое место, где солдаты переводят дух до следующих изматывающих тренировок на технике. Уже собирался идти дальше, но заинтересовался увиденным.
Находившиеся в курилке ловили каждое слово прапорщика Потехина Василия Кузьмича. Его я знал и раньше – это старшина соседней батареи, – но случай не сводил нас в обстановке, пригодной для разговора по душам. И потому теперь я, себе на удивление, наблюдал не ранее знакомого мне прапорщика, а настоящего бывалого фронтовика! Он спокойно и внушительно повествовал о войне.
Не пойму, почему ранее я не обращал на него внимания. Ведь внешность Василия Кузьмича весьма колоритная. Мимо такого никакой кинорежиссер, снимающий фильмы о войне, пройти не сможет! Чего стоят одни лишь усы! Пышные, седые – они впечатляли огромными размерами и напоминали образ фронтовика с какой-то очень знаменитой фотографии военных лет. От глаз Василия Кузьмича лучиками расходились глубокие морщинки, характерные для людей, сильно прищуривающихся во время смеха. Но при мне он никогда не смеялся. Волосы у рассказчика были абсолютно седыми, совсем белыми. Такой белизны они достигают лишь у тех, кто поседел более двадцати лет назад.
Василий Кузьмич казался добротным и увесистым, хотя ростом не вышел. Зато ещё большей солидности ему добавляла манера повествования – неторопливая, без артистической игры голосом, но с долгими паузами, во время которых он не оглядывал своё окружение, не искал его поддержки, а задумчиво посматривал вниз или куда-то в сторону. Тихий баритон, казалось, менее всего был предназначен слушателям. Но они не смели даже шелохнуться, чтобы не пропустить ни одного слова. В желтых от никотина пальцах прапорщика, казалось, непрерывно дымилась легендарная «козья ножка», свернутая, видимо, из газеты. Точно так, как это делали на фронте! Изредка и с достоинством фронтовик подносил дымящийся аппарат к губам. При этом он слегка щурился, дабы уберечь глаза от едкого дыма, клубящегося из столь мощного приспособления.