Присутствующие дожидались завершения магического ритуала. Наконец Василий Кузьмич продолжил так, будто его повествование и не прерывалось совсем.
– Когда гости приблизились ко мне, ещё незамеченному, метров на двадцать, я осторожно, чтобы не выдать себя и не получить пулю, выдернул кольцо из одной гранаты, потом из другой, придерживая обе так, чтобы их чеки раньше времени не отвалились. Вы должны это и без меня знать, сынки. Когда чека отвалится, удерживаемая до того ладонью, то сначала раздастся хлопок. Это замедлитель сработает. А спустя четыре секунды граната шарахнет уже по-настоящему! Но с первой гранатой я слегка задержался, всё боялся, что фрицы меня услышат, а соперничать с разведчиками в ловкости мне не хотелось! Когда метров десять осталось, бросил я первую гранату по навесной траектории, чтобы она в окоп упала сверху. Так и вышло! И сразу швырнул другую. Только она по земле покатилась. Фрицы, которые наверху остались, в землю вжались, но граната, подпрыгивая, подкатилась к ним в самый раз – рядом, но не дотянуться! Фрицы, больше не прячась, орали что-то по-немецки, но моя граната их не пожалела. После устроенного шума я и думаю: «Ничего, ребята! Теперь ваши головы вряд ли заболят».
Но я на фронте не новичок! Потому крепко усвоил, где-то в засаде осталось прикрытие этих фрицев. И поставленную задачу эти разведчики выполнить обязаны! Без языка они вернуться не могут! Стало быть, придётся мне воевать и с прикрытием. Жаль, что гранаты кончились. Вся надежда на ППД.
Ждать опять пришлось долго, но фрицев я заметил вовремя. Два! Очень осторожные. Меня, не шевелящегося, они в темноте не заметили. Потому короткая очередь всё решила. Немного погодя, я к ним подкрался, забрал автоматы, очень удобный нож с мощным лезвием, гранаты противопехотные с очень длинными ручками – такие удобно бросать – какие-то галеты и шоколад. А ещё снял для себя наручные часы. Тогда это была очень дорогая и редкая вещица. Часы только у нашего ротного имелись, офицерские, именные. Но вчера, говорили, будто он их нечаянно раздавил, и многие слышали, как он ругался, мол, не к добру! На своих новых часах я разглядел – два часа сорок минут, а я ещё живой! Неужели больше разведчиков не будет? Стал я перемещаться вдоль окопа и проверять приготовленное ранее оружие и боеприпасы. Вроде бы, всё в порядке. На всякий случай стволы продул. Фрицы могли специально песочку подсыпать.
Я, Сережа, часто на часы поглядывал, ибо время работало против меня. Больше, чем когда либо, мне не хотелось уходить! Впрочем, на некоторое время я всё-таки остался. А Василий Кузьмич всё вел свой рассказ, завораживая всех вокруг:
– Спать мне, конечно, не пришлось! Да больше и не хотелось! Во-первых, продрог я к утру, как осиновый лист, хотя и укрывался несколькими шинелями. Грыз солоноватые немецкие галеты вперемешку с их паршивым шоколадом (я шоколад до войны и не пробовал; хорошо, если по праздникам карамель в доме водилась!), и запивал холодным чаем, который залил в свою фляжку из термоса Петровича. Во-вторых, думал о доме, о несчастной моей матери, о девчонках, ни одну из которых не целовал по-хорошему. Думал о Москве, о Ленинграде, где мечтал побывать когда-то. Хотя бы в метро спуститься (интересно ведь под землей), по музеям походить. А какая красота, говорили, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве, где снимали мой любимый фильм «Свинарка и пастух». Но чем глубже я возвращался в прошлое, перебирая несбыточное теперь будущее, тем больше жалел себя и свою несчастную судьбу, потому, в конце концов, прекратил это занятие, ослабляющее мой моральный дух. Стал я тихонько напевать те песни, которые приходили на ум. А в шесть тридцать утра, когда за спиной чуток просветлело, я увидел скрытно выдвигающихся ко мне фрицев. Для внезапности они даже танки придержали, чтобы меня не разбудить! Без танков хорошо бы обойтись, но и пехота уже спешила по нейтральной полосе.
Понятное дело, ночная сонливость с меня вмиг слетела. От мощного прилива крови к мышцам сделалось жарко. Сбросил я трехпалые армейские рукавицы, стрелять в них несподручно. Ползком занял позицию и заревел во весь свой голос, себя же им подбадривая: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой – с фашистской силой темною, с проклятою ордой! Пусть ярость благородная вскипает, как волна, – идет война народная, священная война!»
И заработали мои карабины поочередно. Стрелял я спокойно и тщательно, не для шума, для поражения. Очень уж много гостей ко мне наладилось! Всех не принять! Вот третий фриц уткнулся носом в землю, а другой дернулся и почему-то сел. Но в гости теперь вряд ли придет! Пару раз я коротко поработал из пулемета. Шуму от него много, а результата на такой дальности не заметил. Старался стрелять не по всему фронту, а в центральную группу фрицев. По себе знал, насколько пехоте хочется залечь, если рядом падает один товарищ, потом другой, третий. Вот и я задумал немцам испортить настроение. А если первый дрогнет, то нерешительность и страх по всей пехоте пронесётся, все залягут.