Лейтенант Ольсен снова покачал головой. И скомандовал:
— Колонной по одному за мной!
Мы несколько часов с трудом шли по густому вечнозеленому лесу. Плакали. Бранились. Дрались. Но стремление к самосохранению и страх перед тем, чего следовало ожидать, если бы мы попали в руки к русским, заставляли нас идти и идти.
Безошибочным волчьим инстинктом Порта с Малышом вели и вели нас через кустарники и болота, и после четырех дней невыносимых усилий мы увидели свет каких-то огней.
Мы в страхе спрятались среди сосен. Все, кроме Порты и Малыша, считали, что от этих огней нужно уйти, но лейтенант Ольсен безоговорочно капитулировал перед Портой и Малышом, хотя в глубине души считал их сумасшедшими.
— Раз там огни, значит, там иваны, — убежденно сказал Порта, — там, где иваны, там грузовики, а грузовик нам нужен. Малыш, пошли, посмотрим.
Они скрылись в темноте. Старик и лейтенант Ольсен злобно ругались.
Возвратясь через два часа, они подсели к нам, лежавшим в высокой траве.
Малыш сдвинул котелок на затылок и заливчиво засмеялся.
— Нам нужно было давно познакомиться, Йозеф Порта. Подумай о всех делах, какие можно было устраивать на Реепербане. Ты дурил бы пижонов, а Малыш бил бы их.
— Превосходная машина, — негромко произнес Порта.
— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросил Ольсен.
— Бронетранспортер повышенной проходимости для танковых стрелков, загруженный канистрами с бензином; его нам хватит, чтобы доехать до Борнхольмерштрассе!
— А команда? — спросил Ольсен, глядя на темные вершины деревьев.
— Не стоит и говорить о ней, — ответил Малыш, отгоняя комаров. — Восемь человек, сидят у костра и пьют. Ясно?
— У них по меньшей мере три литра водки, — сказал Порта, — наверняка украденной у снабженцев.
Малыш негромко засмеялся.
— И сейчас двое водителей хлещут ее, будто война вот-вот окончится. Держу пари, они думают: «Немцы, эта нацистская шваль, отступили почти до Польши».
Порта захохотал.
— А тут мы угоняем бронетранспортер. Их удар хватит!
Мы лежали в молчании. Чувствовалось, что все думают о броневике.
Порта свернул самокрутку.
Через минуту лейтенант Ольсен поднялся.
— Отлично, пошли, займем его.
И тут в тылу противника произошла одна из тех бесчисленных драм, которые никогда не попадают в официальные сообщения. Единственное последствие таких инцидентов — несколько вычеркнутых из списков личного состава фамилий.
Ефрейтор Василий Ростов и башенный стрелок Иван Сколенский из Тридцать четвертой танковой бригады пошли к своему замечательному новому бронетранспортеру взять пару батонов копченой колбасы и вдруг почувствовали, как им сжали горло стальные пальцы.
Постепенно перед их глазами все потемнело. Новый бронетранспортер словно бы растворился в воздухе. Василий едва смог поднять руку к горлу и коснуться стальных пальцев. Потом умер.
У Ивана возникли перед глазами его двое детей. Ненадолго. Он хотел позвать их, но не смог издать ни звука. Его ноги дрогнули. Легионер сжал пальцы чуть крепче. Тут умер и он.
Порта с Малышом быстро натянули их куртки поверх черных танкистских мундиров и надели русские каски. Немного пошептались с остальными. Потом все мы стали красться к костру, где сидели несколько русских, остальные члены команды.
— … твою мать! — громко выругался по-русски Порта.
Сидевшие у огня рассмеялись. Один из них позвал:
— Быстрее. Мы ждем.
— Сейчас, мой мальчик, сейчас, — прошептал Легионер. — Скоро ты будешь в саду Аллаха!
Мы бесшумно, как змеи, приближались с той стороны, в которую шел дым. Юлиус Хайде приготовил свою удавку из стальной проволоки. Легионер помассировал запястье и взялся за мавританский кинжал. Старик вертел в руке саперную лопатку. Каждый опробовал свое особое оружие.
Ножи и лопатки блеснули в свете маленького костра. Несколько танковых стрелков неприятно забулькали, когда сталь вонзилась в их плоть.
Хайде бросился на сержанта. Вдавил его лицо в тлевшие угли, они погасли с шипением. И выпустил жертву, лишь когда она перестала шевелиться.
Лейтенанта Ольсена вырвало.
Все произошло так невероятно быстро — без шума, без геройства, — что мы в изумлении смотрели на трупы русских стрелков. Один из них держал в руке кусок хлеба. Другой — перевернутую миску, капуста из которой высыпалась ему на грудь.
— Ни один глаз не останется сухим, когда в деревню придет весть о геройской смерти, — усмехнулся Штайн. И ткнул сапогом труп сержанта.
Старик сел и раскачивался, обхватив руками голову. Он смертельно побледнел и отбросил в сторону окровавленную лопатку. Лейтенант Ольсен выблевывал желчь.