Высоко в небе большие бомбардировщики чертили белые линии.
— Ты шлюха. Одна из дорогих, — прошептал я.
— Думаешь? — спросила она со смехом.
— И я люблю тебя. Останусь здесь, с тобой. К черту все остальное.
— И всех остальных?
— И всех остальных. Ты…
Бомбы падали, но вдалеке. Очевидно, где-то возле Кайзер-Вильгельмштрассе.
Гизела вздохнула и крепко обняла меня. Я ощущал ее стройное тело, прижавшееся к моему. Гладкое, гибкое, пахнувшее свежестью. То был не застарелый, противный солдатский запах, тот сухой запах, который пристает ко всем на фронте. Господи, каким отвращением он переполнял меня все эти годы! Я так и не смог к нему привыкнуть. Маникюр и педикюр у Гизелы были кроваво-красными. Она задрала ногу, и я видел красные ногти сквозь тонкую ткань чулок. Ноги у нее были длинными, красивыми.
Я провел ладонью по изгибам ее ноги от щиколотки до округлости бедра.
— Появись сейчас твой муж, он бы нас застрелил.
— Муж не появится. Он со своей дивизией. Штурмовой дивизией.
— В какой дивизии служит герой-оберст? — спросил я.
— Будь добр, оставь это. Хорст в Двадцать восьмой стрелковой, командует полком[48].
— Знаю эту дивизию. Ее эмблема — сокол. Мы называли ее соколиной. Нам пришлось сражаться бок о бок под Гомелем и Никополем. Настоящие мясники. Ты больше не увидишь своего мужа!
— Не говори таких вещей.
— Думаешь сейчас о нем?
— Может быть, — ответила Гизела, придав глазам рассеянное выражение. — Возможно любить сразу двух мужчин? — спросила она чуть погодя.
— Не знаю. Наверное.
Гизела заплакала. Тихо, спокойно. Слезы текли не переставая.
Я погладил ее голое тело, не зная, что сказать. Потом погладил по волосам, как гладят кошку.
— Война во всем виновата, — сказала она.
Прозвучал отбой воздушной тревоги. Снова послышался уличный шум теплого вечера. Люди снова смеялись, с облегчением. Налет был небольшим. Всего несколько сот убитых и раненых.
Мы выпили чая с ромом и снова полезли на гору. Вечно юную, прекрасную, где все ново и на вершине которой поджидает забвение. Мы были опытными альпинистами, знакомыми со всеми вершинами и кратерами, однако же нащупывали свой путь е изумлением. Были исследователями с поистине восточным жаром. Потом устали и погрузились в блаженный легкий сон.
— Расскажи что-нибудь о том, что происходит там, — неожиданно попросила Гизела.
Я попытался уклониться, но она не отставала. Требовала.
— Правда, людей убивают только потому, что они другой национальности? Я имею в виду евреев.
— Правда, уверяю тебя. И убийство — это еще не все. Можешь купить на удобрение мешок еврейского или цыганского пепла.
Я откусил кусок от яблока.
— Кто знает? Может, я сейчас ем еврейского ребенка. Пеплом удобряют и плодовые деревья.
— Не верю.
— Нет? А это еще не все. Ты не представляешь…
— Почему люди так ненавидят евреев? — спросила она.
— Не знаю. Лично у меня нет ненависти ни к евреям, ни к другим народам, но я часто встречал людей, у которых она есть. И вовсе не нацистов. Совсем наоборот.
— Они, должно быть, помешанные.
— Конечно. Мы все помешанные. Совершенно сумасшедшие. А нормальные сидят в концлагерях и тюрьмах. Мир перевернулся вверх тормашками, и только сумасшедшие имеют право жить. Я повидал много сцен, забыть которые не смогу. Например, нашу встречу с евреем, когда мы искали партизан.
— Расскажи, — попросила Гизела и дремотно потянулась.
— Это долгая история. Уверена, что хочешь ее слушать?
— Почему бы нет? Расскажи.
— Мы искали партизан в чешских горах. Занятие приятное, у нас была возможность заботиться о себе и бродить небольшими отрядами почти без всякого контроля. Время от времени мы стреляли в воздух, чтобы создавать впечатление деятельности. Как и ожидалось, этот громадный расход патронов приводил к тому, что нашим донесениям о больших сражениях с партизанами верили. Только партизан мы не видели и не слышали. Они избегали встреч с нами, а мы — с ними.
Нам всегда удавалось найти, что поесть и выпить, а если ничего не было, Малыш с Портой отправлялись охотиться на серн — в котелке и в цилиндре, вооружась автоматами.
— Порта носил цилиндр? — удивленно спросила Гизела.
— Да. В Румынии он выиграл в карты шелковый цилиндр. И постоянно носил его, а Малыш — котелок, который стянул в доме престарелых.
— Выглядели они, должно быть, комично, — засмеялась она.
— Не то слово, но было облегчением иметь возможность превратить проклятую гитлеровскую войну в забаву. Гитлер был бы не особенно рад узнать, какого невероятного количества боеприпасов стоили эти охотничьи экспедиции вооруженным силам Германии. Они редко возвращались с серной или с оленем. Большей частью со свиньей или с теленком, в них легче попасть, потому что они на привязи.