Фриц Кристен, простой солдат с ефрейторской нашивкой на рукаве, остался со своим расчетом один, когда соседний пулемет расстрелял все боеприпасы и вынужден был отойти. «Противотанковая пушка из Дубровки» вошла в историю. Кристен стал первым кавалером Рыцарского креста в солдатском чине в войсках СС.
Бои продолжались до 29 сентября. Оборона и контратаки следовали друг за другом. Когда через шесть дней противник истощил свои силы и его атаки прекратились, на поле боя остались тысячи убитых. С наступлением темноты мы еще выносили раненых, которых удавалось приметить. Огромное количество истекло кровью, оставшись без помощи. Никто не обращал внимания на их крики и стоны, заглушаемые разрывами снарядов, когда целыми днями приходилось отражать атаки сильного и беспощадного врага.
В последующие дни мы постоянно беспокоили сильно ослабевшего противника своими разведывательными и ударными группами, пытались выяснить начертание переднего края его обороны, вытаскивали своих убитых из зоны досягаемости его огня. В Горшковичах, Красее и других населенных пунктах производили массовые захоронения. На кладбища поступали все новые и новые павшие. На поле боя дождь смывал с них насыпанную землю, постепенно показывались сапоги, головы или руки, указывая на то, что здесь лежит павший.
Сегодня я отвез своего профессора ботаники в Горшковичи. У соседней избы саперы готовили одно из многочисленных вспомогательных кладбищ, потому что там земля была мягкой. Там уже рядами стояли наши похоронные значки из березовых бревнышек. Пока я ждал унтерштурмфюрера Грютте, помогал саперам в их печальной работе. Некоторые из моих молодых товарищей были изуродованы до неузнаваемости разрывами снарядов, на других смертельные раны были совершенно скрыты камуфляжной расцветкой курток. Все их лица были серыми, серыми были отдельно лежащие части их тел, серой была форма, серыми запачканные сапоги, если они не были сорваны с ног.
Последний мертвый был совершенно неузнаваем. Его светлые волосы были черными от запекшейся крови. Половины лица, плеча и руки не было. Мы заботливо заворачивали погибших, как если бы они были еще живы, в плащ-палатки, прежде чем опустить их в могилу. Потом быстро закапывали, чтобы побыстрее закончить эту неприятную работу. Один сапер сунул мне в руки заготовленный намогильный знак. Он был для одного из 12-й роты. Я воткнул его в мягкую землю. И только стоя перед готовой могилой, я прочитал надпись на табличке: Зигфрид Папенфус, 12-я рота 3 пп д. СС «МГ», 25.9.1941.
Я только что закопал нашего товарища и друга. 1 августа погиб Бфифф. Наша «французская» компания развалилась. Кто следующий? Я? Мик? Три месяца продолжается кампания в России. Численность дивизии сократилась вдвое. Каждый убитый товарищ оставляет за собой выжившим пустоту, которую уже нельзя восполнить. Пусть роты «по списку» пополняют за счет вновь прибывших подкреплений, или из одной роты делают одну, но потеря остается для тех, кто выжил, невосполнимой. Остается память о товарище, так же, как о погибшем члене семьи. Нарастает страх о собственной безвестной смерти, не выраженный, ограниченный, но явный.
Рано или поздно мы тоже пойдем тем же путем. Когда? В шуме дождя, в грязи заболоченного леса, на трескучем морозе приближающейся зимы или позже, на летнем солнцепеке? Будем ли мы уничтожены по одному мановению великих, или постепенно, медленно и беспомощно по их же велению? Где же Бог? Что есть Бог? Что есть человек в судьбе такого мира?
В то время как мы на этом участке северного фронта отчаянно удерживали позиции, в соседней полосе Группа армий «Центр» перешла в наступление на Москву. Если бы Красной Армии удалось на нашем участке прорваться в юго-западном направлении, возникла бы опасность большого окружения. Так мне сказал адъютант оберштурмфюрер Грютте.
Теперь противник перед нами был измотан и обескровлен. На нашем участке был лишь слабый шум боя. Команда с помощью русских военнопленных на нейтральной полосе складывала погибших русских в ямы и воронки и засыпала их землей. Холмиков оставаться не должно было, чтобы наступающие не использовали их в качестве укрытия. Пленные вызвались добровольно на эти ночные работы и получили такой же паек, как и мы. Их комиссары поставили перед ними задачу «добыть продовольствие у немцев», так как обозы Красной Армии могли везти только боеприпасы и оружие. Вместе с тем многие красноармейцы, шедшие на штурм нашей обороны, были сильно пьяны.
Через стереотрубу мы смотрели, как окапывается противник. Мы тоже закапывались глубже в землю и надеялись, что это будет наша окончательная линия обороны.
Начало октября ничем не отличалось от сырого сентября, но уже явно указывало на приближение зимы.
За вражеские линии обороны отправлялись разведгруппы, чтобы выяснить замыслы ивана и взять «языка». Русские продолжали придвигать людские массы к фронту. Это было заметно по новым солдатам и технике, воевавшей против нас. Мы отшибали этой Гидре головы, а они снова отрастали. Американские танки «Генерал Ли» и «Генерал Грант», американские грузовики, Т-34 снова и снова появлялись перед нами. По ночам доносился лязг гусениц и шум моторов.
По показаниям пленных и перебежчиков, на наш участок подошли четыре новые дивизии, среди которых был наш «конкурент» — «Сталинская дивизия». Казалось, фронт на нашем участке замер.
Но тихие дни остались позади. В середине октября под проливным дождем мы пошли в наступление. Теперь мы познали мощь пристрельного артиллерийского огня, убийственные минные и огнеметные заграждения и действие стрелкового оружия из искусно оборудованных дзотов. Нам не удалось выполнить поставленную цель наступления. После трех дней ближнего боя у дзотов ив окопах мы вынуждены были перейти к обороне. Мы прочно сели на захваченной территории и снова окапывались. Обмундирование и снаряжение за несколько недель полностью пропитались грязью. Теперь, когда внезапно ударил мороз, они замерзли и превратились в жестяные доспехи, а сапоги раза в два прибавили в весе.
А противник дрался с небывалым ожесточением. Если мы во время контратак натыкались на солдат «Сталинской дивизии», на поднятые руки рассчитывать не приходилось. Они оборонялись до последнего и предпочитали погибнуть в своей ячейке, чем сдаться. Один офицер, такой же молодой, как и его солдаты, выхватил гранату и лег на нее, чтобы погибнуть от взрыва. Эта гвардия — и она заслужила такое наименование — явно отличалась от того противника, которого мы встречали раньше. Ее выделяла не только храбрость, но и внешний вид. В каждом из этих молодых солдат угадывался будущий офицер. Грубые неотесанные черты лица, присущие большинству виденных нами красноармейцев, отсутствовали совершенно. Нельзя было их недооценивать и ставить себя выше их, так как этих «примитивных» отличала неимоверная жесткость по отношению к самим себе, связанная с максимальным отсутствием потребностей и сопротивляемостью всем тем лишениям, связанным с ведением войны, боевой обстановкой и природными условиями, влияющими на человека.
Напротив, наше здоровье из-за того, что мы неделями не снимали с себя нашу промокшую одежду, сильно пошатнулось. Больных с признаками сыпного тифа становилось все больше. Сменить их на передовой, чтобы они могли привести себя в порядок, подлечиться, помыться, сменить белье, выстирать и высушить обмундирование, из-за высоких потерь было невозможно. У многих от простудных и кишечных заболеваний возникало недержание. Они так и ходили в полностью обгаженных штанах. Мы стали похожи на заросшую, грязную, вонючую, залитую дерьмом орду. Но это было лучше, чем вернуть противнику однажды завоеванное.