(Записано в мае 1945 года в городе Ангермюнде).
Разлука.
В жаркую летнюю пору
Мы повстречались с тобой.
Ты говорила мне, что вечно любишь,
И для меня стала родной.
Для тебя я таить не мог.
Сказал: «Люблю я тебя».
Вдруг торопливо ты обнимаешь,
Крепко целуешь меня.
Ссорились мы очень редко,
Ссоры были у нас любя.
С гордым сердцем я говорил,
Чтобы забыла ты меня.
Чтобы забыла, говорил
Гордость давила мне грудь.
Сердце болело, ждало ответа,
А что если скажешь: – Забудь!
Но ты мне сказал, что не забудешь,
Ты продолжал убеждать,
Что вечно любить будешь,
И не забудешь милый, желанный родной.
Счастье было не долго,
Расстаться нам пришла пора.
Ты – за решёткой, а я за другою.
Встретить друг друга нельзя.
Так наша жизнь протекала,
Но мы продолжили любить.
Зная, что время настанет,
Счастливо мы будем жить.
Германия, город Темплин, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года, в городе Темплин)
Утречком рано 9-го мая 1945 года послышался салют из всех родов оружия. Я не понял в чём дело, но вскоре мне донесли, что кончилась война, немцы капитулировали. Эх! Какая была радость у всех у нас! Не знали куда деваться от радости. Я запряг бричку и вместе с кучером и двумя солдатами поехали в лес в имение Геринга за шампанским. Мы удачно наложили полную бричку шампанского, которое было зарыто у озера. С радостью и песнями прискакали в своё общежитие. И там дали такого гопака, что аж всем чертям стало тошно. Были друзья постарше меня. День и не увидели, как прошёл быстро.
У меня было подсобное хозяйство: около 900 голов коров и около 100 человек ребят и девчат рабочих. Жили хорошо, было 20 лошадей, пара выездных, я раскатывался, как фраер. Озеро было рядом, где на лодке ловили рыбу.
В этом озере было много утопленных немецких солдат и офицеров, а так же мирных жителей, которые боясь приближения русских, шли топиться семьями.
Май.
От душистого запаха мая
Пробудились весна и цветы.
И на память тебе, дорогая,
Я хочу написать о любви.
Это ландыши всё виноваты.
Белых ландышей целый букет.
Хорошо погулять нам с тобою,
На рассвете 17-ти лет.
Как и всех в этот ласковый месяц
Манит тёплый и солнечный край.
Ведь для нас же с тобой этот месяц
Май любимый, фиалковый май.
Ведь для нас же с тобой зазвенела
Соловьиная песенка вновь.
Ну, бросай говорить всё о деле,
Не пора ли сказать про любовь.
Нам с тобою вообще по 17,
Наша жизнь, как жемчужная нить.
Коль не нам, так кому же смеяться,
Коль не нам, так кому же любить.
Германия, город Фридрихсфальде, 9-го мая 1945 года.
(Записано 9-го мая в городе Фридрихсфальде).
Празднование Победы над Германией
Не забыли мы Суворовский наказ
Нет нигде непроходимых никаких дорог,
По которым русский наш солдат пройти не мог.
Вспомним, братцы, как Суворов – генерал
Наших как дедов он вёл на чёртов перевал.
Не забыли мы суворовский наказ,
Сам Суворов не краснел бы из-за нас.
Фронтовой, боевой наш генерал.
Слово бравое он нам бы всем сказал.
И сказали б генералу мы в ответ –
В нашем сердце для пощады места нет.
Пробивая путь железом и огнём,
До Берлина мы до самого дойдём.
Германия, город Берлин, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года в Берлине).
Был у Рейхстага и в центре Берлина. Рейхстаг внутри весь сгорел, был как тёмный подвал. Тысячи имён было написано на его стенах. Каждый старался написать своё имя, и я в том числе.
В плену.
В широких немецких песчаных горах
Бараки большие стояли.
В них тысячи русских, нам ценных солдат
От голода и тифа страдали.
Лежали в бараках в соломе гнилой.
Дышали извёсткой вонючей.
Вокруг тех бараков два ряда стеной
Обмотаны дротом колючим.
А ветер бушует, и вихрем крутя.
Бараки насквозь продувает.
И кто-то в тифозном тяжёлом бреду
Под снежным ковром умирает.
Товарищ мой верный, ко мне подойди,
Покрой мои плечи соломой.
Нет силы, я чувствую, скоро умру
Томительной смертью голодной.
Я вижу, как смерть вот стоит предо мной
Косит страшным глазом и воет.
И сердце сжимает костлявой рукой,
Товарищ, прощайся со мною.
Поверь мне, товарищ, никак не могу,
Без пищи стоять нету мочи.
И тот не дослышал последний приказ,
Как тускнут уж мёртвые очи.
И слышались стоны из тёмных углов
Тифозно больных и голодных.
Лишь только спокойно глядят в потолок
Глаза уже мёртвых, холодных.