Нас разместили у местных жителей, и началось тягостное ожидание. Между тем с фронта приходили тревожные вести. Ходили слухи, что немцы взяли Минск, а от него до Городка менее 200 километров. Над головами постоянно летали немецкие самолеты. На город дважды бросали зажигательные бомбы. Напряжение возрастало.
Наконец прибежал посыльный и передал команду немедленно явиться к райкому партии. На площади уже собралось человек двести. Из здания вышел старший лейтенант, окинул всех взглядом и без всякого вступления объявил:
– Положение изменилось. Немцы прорвали фронт и движутся на восток. Вы все являетесь добровольцами. Возьмите свои вещи и во дворе райкома получите оружие.
Ни вопросов, ни возражений не последовало, и часа через полтора наш отряд вместе с небольшим обозом, состоящим из десятка подвод, груженных разным имуществом, тронулся в путь. Это были первые шаги навстречу военной судьбе.
Много лет спустя, вспоминая те дни и своих товарищей, я как-то задумался, не пожалел ли кто-нибудь из них о том, что стал добровольцем. Ведь некоторые вообще не подлежали призыву, а другие (молодые ребята) должны были быть мобилизованы лишь через один-два года. Прямого ответа на этот вопрос не было. Конечно же иногда становилось страшно и хотелось избежать опасности, но все это было не то. А вот разговоров о том, что кто-либо с сожалением оценил свой поступок, я так и не смог вспомнить. С детства внушенный нам патриотизм успешно проходил проверку на прочность.
В начале войны моторизованных стрелковых частей и автомобилей, перевозящих солдат, было совсем мало. Так что основная часть нашей пехоты шла пешим маршем. А еще нередко нужно было помогать лошадям из обоза, преодолевать болотистые низины, вытаскивать из грязи забуксовавшие машины и даже перекатывать по бездорожью тяжелые пушки.
За первые три месяца мы прошагали более 600 километров. Иногда за день преодолевали до 60–70 километров. Бывало, шли сутками почти без отдыха. Особенно тяжело было ночью – люди буквально засыпали на ходу, и, когда идущий впереди останавливался, следующие сзади налетали на него. Если же поблизости двигался обоз, большой удачей считалось держаться за телегу. Можно было не смотреть под ноги, и уж тогда-то точно удавалось поспать на ходу.
На другой день после выхода из Городка отряд добровольцев объединили с пехотным полком, сформированным из красноармейцев, рассеянных при отступлении. Прямо на лесной поляне наш отряд, теперь уже батальон, разделили на роты и взводы. Потом назначили командиров, всех постригли под машинку, выдали обмундирование: хлопчатобумажные брюки, гимнастерку, шинель, ремень, пилотку, ботинки с портянками и обмотками. Переодетых и стриженых солдат снова выстроили по ротам, но теперь уже для принятия присяги.
Больше всего меня обрадовала обувка, так как мои парусиновые туфли были не новыми и оставляли желать лучшего. Пришлось, правда, учиться наматывать портянки. А вот обмотки сначала не понравились. Полоски трикотажного материала шириной 10 сантиметров и длиной около метра с завязками над икрами делали ноги какими-то тонкими и неэстетичными. Но уже вскоре стало ясно, что при ходьбе по грязи и даже лужам ноги почти всегда оставались сухими. Да и обувь эта была значительно легче кирзовых сапог, что для пехотинцев имело большое значение.
Еще одна вещь поначалу серьезно осложняла жизнь. При получении оружия мне досталась самозарядная винтовка Токарева – СВТ, делающая десять выстрелов без перезарядки. Сначала это понравилось, но уже очень скоро стали ясны ее недостатки: повышенная чувствительность к малейшей грязи. Чистить винтовку приходилось иногда по нескольку раз в день, а во время боя это было очень некстати. Так я и тащил эту дуру, пока не обзавелся обычной трехлинейкой Мосина образца 1891 года.
Рассказывая о пехотинцах, нельзя обойти молчанием вещи, которые им приходилось постоянно носить на своих плечах. Это вещмешок, в котором обычно находились небольшой кусок мыла, полотенце, бритва (чаще всего опасная), нож, тетрадка для писем и прочая мелочь. Некоторые из добровольцев, кроме того, несли свои гражданские вещи: брюки, куртку или пиджак, а иногда и пару нижнего белья. И конечно же в вещмешке всегда имелось место для сухого пайка и других продуктов, а также для кружки и котелка, привязанных тесемками или мягкой проволокой. Но наиболее тяжелыми предметами, от которых нельзя было избавиться, были шинель, свернутая в скатку, винтовка с комплектом патронов и саперная лопатка. Общий вес имущества, которое пехотинцу приходилось нести, составлял от 10 до 15 килограммов. При небольших переходах такая ноша не казалась тяжелой, а вот нести ее целый день, без отдыха, было нелегко. Но пехотинцы не жаловались, особенно если знали, что в вещмешке лежат банка мясных консервов, полбуханки хлеба и несколько кусков сахара. С таким грузом можно было идти хоть куда.