Чтобы привлечь к себе внимание, Алимбай ткнул прикладом автомата в стену. Полицаи прислушались, завертели головами, бросили папиросы. Молчание…
— Пуглив ты стал, Михей. От мороза сарай трещит, а у тебя уже сердце в пятки.
— Мороз не мороз, а обойти надо, — отозвался хрипловатый голос, должно быть, того самого Михея. — Вы шагайте кругом, а я возле двери подожду.
Полицай неохотно поднялся, повесил карабин дулом вниз и пошел прямо на Алимбая. Партизан попятился за угол, лихорадочно соображая: как же остановить этого черта?..
На фоне темной стены Алимбая совсем не видно. Полицай идет, отворачивая лицо от ветра. Алимбай присел, напрягая мышцы, чтобы в любое время выпрямиться как стальная пружина. Не заметив ничего подозрительного, полицай прошел мимо. Сделал только один шаг… И тогда Алимбай как кошка прыгнул ему на спину, свалил, схватив за горло, ткнул головой в снег. Тут же подбежали еще двое партизан, скрутили полицая, Алимбай запихал ему в рот рукавицу, прислушался— было тихо. Где же те двое?.. Алимбай выглянул из-за угла— у двери стоял только один полицай, другого не было. Значит, Павлик без шума попридержал второго, а может, и прихлопнул его. Медлить нельзя, оставшийся у двери может забеспокоиться и поднимет тревогу.
Алимбай вернулся к своему пленнику, вытащил изо рта рукавицу и, приставив к горлу полицая нож, сквозь зубы процедил:
— А ну зови сюда своего дружка! Караул закричишь — сразу башка долой.
— М-михе-ей, — хрипло протянул полицай.
— Громче.
— Михей, иди сюда-а!
— Чего орешь? — послышался голос Михея.
— Скажи — волки! — шепотом приказал Алимбай.
— Волки тута! — прокричал полицай и запричитал, залопотал вполголоса — Братцы, не убивайте, братцы…
Алимбай запихал ему в рот рукавицу и сунул головой в снег. Став на углу, он приготовился встретить Михея прикладом. Мгновения тянулись мучительно долго. Нервы Алимбая были напряжены. Встревоженный Михей мог выстрелить. И тогда так хорошо начатое дело может быть провалено.
Почему же его нет так долго? Алимбаю послышалось, что за углом у двери что-то упало. Он выглянул — у двери уже было трое. Алимбай опешил — откуда? Вглядевшись, он увидел, что четвертый, в полушубке, лежит на снегу. Алимбай услышал голос Павлика:
— Бросай автомат, стреляю!
— Свои, Паша, свои, — обрадованно перебил Алимбай.
— Давай сигнал, часовые сняты.
Минут через пятнадцать подошли остальные партизаны.
Глухой ночью вся Белевка была поднята взрывами гранат и автоматными очередями. Жители боялись показаться на улице, не зажигали огня, сбились у окон, стараясь продышать хоть маленький глазок на заиндевевшем стекле. Сначала было видно, как заметались фашисты возле дома старосты. Потом деревню озарило зарево пожара — это Алимбай и Павлик подожгли дом, где укрылись полицаи.
На рассвете подошел отряд фашистов из Сергиевки, и партизаны вынуждены были уйти в лес.
В Белевке возле дома старосты лежали трупы немецких солдат. Был убит один офицер. Дерзким налетом партизаны заявили о своей растущей силе…
Весь день шел тяжелый снег. Деревья поникли, то там, то здесь раздавался приглушенный снегопадом треск ломающихся сучьев. К вечеру снегопад кончился, прояснилось, и снова ударил мороз.
Разлапистые, припавшие к земле ветви мешают человеку видеть, приглушают лесные звуки. В дозор в такую погоду назначают самых чутких, кто хорошо выспался и не будет зевать на посту.
Ночь… На посту трое. Монотонно шумит лес, потрескивают сучья… Но вот послышался необычный для лесного жителя шум — всхрап лошади. Минутой позже донеслось осторожное понукание, чмоканье возницы. Длинный ствол ручного пулемета развернулся в сторону непрошеного гостя. Еще неизвестно, кто он, но один из постовых уже помчался в лагерь — оповестить, чтобы приготовились.
В санях сидит пожилой, лет пятидесяти, мужчина. Он заметил часовых, но это, кажется, не произвело на него особого впечатления.
— Стой, куда едешь?
— Мне к командиру.
— Пароль!
— Никаких паролей я не знаю. Надо к командиру — и крышка. Я Федор Царьков из деревни Мостицкое.
— Зачем тебе к командиру?
— Дело есть. Не стал бы я по пустякам на ночь глядя ехать.
Федора Царькова привели в штаб. Он снял шапку, поздоровался, сел на скамью и долго не мог выговорить ни слова.
— Завтра… — наконец выдавил он, — расстреляют… Среди бела дня… Сорок человек.