Шура переступила порог и не успела перевести дух, как послышался осторожный, замедленный стук в окно — тук… тук… тук…
— Гляньте, мама, кто там, только света не зажигайте. Если спросят меня, то скажите, что еще не пришла с работы.
Мать не спеша проковыляла к калитке, Шура прислушалась. Показалось, что мужской голос настаивал, просился пройти в комнату, чтобы поговорить с Шурой по личному делу. Мать однотонно отвечала, что дочери еще нет дома, что она еще не пришла. Шура приоткрыла дверь, голос донесся явственней, и она теперь уже без сомнения узнала Володю Хомякова. Быстро подойдя к калитке, Шура молча потянула обоих, и мать и Володю, во двор.
Мать, что-то недовольно бормоча под нос, прошла в комнату и прикрыла дверь, а Шура и Володя сели в темных сенцах на тесной скамейке.
От волнения они заговорили не сразу.
— Значит, ты меня не узнала, когда я шел следом? — спросил Володя.
— Мало ли вашего брата по пятам ходит! Приглядываться, так глаз не хватит.
Они еще помолчали. «И чего у меня так сердце стучит?»— подумала Шура и спросила, какие у парня новости, с чем пришел.
— Просто так… — ответил Володя после минутного молчания. — Разве нельзя к тебе зайти просто так?
— Сначала напугал, а потом — просто так? — Шура рассмеялась.
Ей почему-то хотелось подзадорить парня, задеть его, подумалось, что просто так он мог бы зайти и раньше.
Володе не понравился ее смех, эта игра с ним, и он угрюмовато сказал, что пришел по делу.
Шура в ответ вздохнула и ничего не сказала.
— Сегодня арестовали восьмерых ребят со станции, — продолжал Володя. — Обвиняют, будто они взорвали два эшелона. Всех восьмерых увезли, но не в тюрьму, а в старое зернохранилище за городом. Помнишь, прошлой зимой была такая же история? Отвезли туда человек двадцать и никто не слышал, когда их расстреляли. Без суда и следствия. Я сообщил Лесному царю, завтра придет ответ. Попросил у них бесшумное оружие. Как ты думаешь, пришлют?
— Думаю, что пришлют…
— Боюсь только, не успеем. Как бы их на рассвете не расстреляли. Досадно будет… Но ничего ведь нельзя поделать, Шура, как ты думаешь?
— Когда их арестовали?
— Сегодня под вечер.
— Думаю, что завтра их будут еще допрашивать, так что сразу не расстреляют.
— А если мне пришлют оружие, то послезавтра их уже там не будет! — горячо проговорил Володя. — Там четыре фрица на вышках, а внизу пять-шесть полицаев. Первым делом фрицев снимем, а с этими уж как-нибудь потом справимся. Пока шум дойдет до города, в зернохранилище уже будет пусто, ищи-свищи ветра в поле.
— А ты-то с кем пойдешь, люди надежные?
— Дед Яков, с ним еще двое. Если вызволим — все уйдут к партизанам.
— А ты?
— Я — домой.
В темноте Шура нашла руку его и крепко сжала.
— Ладно, Володя, все будет хорошо. Только береги себя.
— И ты береги себя, Шура.
— А теперь иди, пора…
Они поднялись вместе, все еще держась за руки, потом Володя крепко обнял ее и поцеловал в губы.
Проводив парня, Шура долго сидела в сенцах одна, трогая пальцами пылающие щеки и приходя в себя…
На другой день сразу же после ужина Шуре было приказано накрыть столы для офицерского банкета. Она не знала, по какому поводу устраивается торжество, ничего не знали и ее подружки по работе. Неужто наши потерпели неудачу под Орлом и Курском? Или, может быть, уничтожен отряд Коротченко?.. Нет, для уничтожения партизан потребовались бы немалые силы, а их здесь нет. Немецкие части долго на станции не задерживаются. Скорее всего, где-то прорыв на фронте. Шура надеялась узнать обо всем сегодня же на банкете, какой-нибудь фриц, подвыпив, все равно проговорится. А не проговорится, она сама спросит, ничего подозрительного в этом нет, обычное женское любопытство.
К счастью, не оправдалось ни одно из ее предположений, и она это поняла, как только начался банкет. Офицеры подходили по двое, по трое, озабоченно о чем-то переговаривались, стоя у стены и явно кого-то ожидая. Наконец появился Ранкенау, сопровождая высокого офицера лет пятидесяти, с тяжелой челюстью, в чине полковника. Оказалось, что это инспектор от верховного командования. Ранкенау в первый же день решил задобрить его и устроил банкет. Мера эта была не слишком обнадеживающая, но ничего иного Ранкенау придумать не мог. Дела у него были весьма неблестящи, и об этом знал каждый. Так что банкет, в сущности, устраивался с горя.