Тем не менее Валя смешалась с толпой и стала ждать. На что она надеялась? Понятно было, что даже половине ожидающих едва ли удастся получить хоть какую-нибудь работу. А ведь на руках у этих женщин ребятишки, старые беспомощные люди. И они пришли сюда в надежде спасти их от голодной смерти.
Дожидаясь, когда откроется дверь конторы и кто-нибудь появится, Валя думала, что ее устройство на работу вызвано не только необходимостью как-то существовать, — этого в первую очередь требует задание, о котором говорил ей военный с двумя шпалами в петлицах. А раз так, она не имеет права отступать.
Заскрипела дверь, и из конторы вышел немецкий офицер в сопровождении гладко причесанного молодого человека в поношенном коричневом костюме. Натягивая перчатку, офицер с крыльца оглядел толпившихся женщин и что-то сказал переводчику. Молодой человек прокричал неожиданно тонким голосом:
— Сегодня контора закрыта. Приходите завтра к десяти часам.
Валя стала проталкиваться вперед. Внезапное решение, только сейчас пришедшее в голову, заставило ее пустить в ход локти. Нет, недаром она и в школе и в техникуме с завидным упорством зубрила проклятые спряжения немецких глаголов. Пригодятся. Должны пригодиться!..
— Господин офицер, — обратилась она по-немецки, — повторите, пожалуйста, когда прийти завтра.
Женщины вокруг Вали обернулись на нее и притихли. Офицер с крылечка внимательно оглядел девушку и сделал ей знак войти. Десятки настороженных глаз провожали ее, когда она взбегала по ступенькам.
Чернявый переводчик вежливо посторонился и пропустил ее в дверь.
Валя вошла в большую комнату. За столом сидел плечистый белобрысый немец, видимо, немалого чина, потому что офицер, пригласивший Валю войти, почтительно вытянулся и о чем-то доложил, указывая на девушку.
Немец за столом пристально взглянул на Валю. От его взгляда у Вали невольно сжалось сердце. Да, подумала она, задание будет нелегким.
— Где ты научилась по-немецки? — спросил белобрысый, не сводя с девушки немигающих глаз.
— Я училась в школе, — подбирая слова, с некоторой запинкой стала отвечать Валя. — У нас был кружок немецкого языка…
— Какая школа? Какой кружок? — неожиданно рассердился немец и с раздражением засунул палец за тесный ворот мундира.
— В советских школах действительно были кружки немецкого языка, — подтвердил чернявый переводчик.
Важный немец долго не мог унять раздражения. Наконец он дернул шеей и, не глядя на Валю, бросил:
— Пойдешь в цех.
Больше он не сказал ни слова. Валя постояла немного, затем почтительно поблагодарила его и, пятясь от стола, вышла.
Скрипучая дверь конторы громко хлопнула, и в ту же минуту Валя услышала, как в комнате, откуда она вышла, раздался громкий мужской смех. «Что-нибудь насчет меня!»— вспыхнула Валя и, быстро сбежав с крыльца, торопливо зашагала домой. Гоготание в конторе словно подталкивало ее в спину, и она спешила уйти подальше, чтобы не слышать этого оскорбительного смеха. «Пусть, — думала она, — пусть. Надо привыкать и к этому. И не то еще может случиться».
Валя шла медленно, обдумывая происшедшее. Итак, одна из трудностей осталась позади. Она принята на работу, получит удостоверение, паек. Понемногу все образуется… Что подумали женщины, когда она заговорила по-немецки?.. Нетрудно представить…
В потемках ее кто-то окликнул, она вскинула голову, обернулась и с удивлением узнала Нину Карпову. Подругами они не были, но встречались часто и иногда разговаривали. Значит, и Нина в городе?
— Господи, напугала-то! — улыбнулась Валя, вглядываясь в лицо девушки. — Откуда ты?
— Слышала сейчас, как ты тарахтела по-немецки. Не зря, выходит, зубрила.
Не найдя что ответить, Валя спросила растерянно:
— Ты что, тоже приходила? — и кивнула в сторону конторы маслозавода.
— А куда податься прикажешь? — крикнула Нина. — На панель?
В голосе ее слышались горечь и озлобление. Глаза Нины блестели, и Вале понятно было, что девушка изо всех сил сдерживает слезы. В самом деле, положение складывалось безвыходное, и Валя представила себе тех девушек, которые, обрезав выше колен школьные платьица, ночи напролет веселились с немецкими офицерами. Многих из них, как она понимала, толкнули на этот позорный шаг нужда, отчаяние, тоска. «Но ведь держится же Нина!» — тотчас возразила она себе, и жалость к тем, кто, забыв стыд и достоинство, пошел по легкой дорожке, прошла. Нет, для предательства не может быть никакого оправдания!