Потолкавшись на станции не меньше часа, Рудольф пошел к своей подводе.
Солдат спал в бричке на охапке соломы. Лейтенант разбудил его. Подхватив свалившуюся пилотку, солдат задергал вожжами.
Домой поехали кружным путем, более безопасным. Ровная проселочная дорога навевала дремоту. Лошади шли шагом. Подняв воротник шинели, лейтенант нахохлился и всю дорогу думал о том, что он увидел на станции. Потом мысли перескочили к дому, к родным. Оттуда приходили невеселые письма. Военная цензура внимательно следила, чтобы тыловые настроения не доходили до фронтовиков, но даже сквозь цензурные рогатки можно было разглядеть, каково живется там, в Германии. Более подробно рассказывали раненые, возвращавшиеся после лечения в свои фронтовые части. Они тоже ругали гестапо, но совсем не за то, чем так недоволен был истеричный капитан-связист, попавший под бомбежку в Витебске. От гестаповцев, как рассказывали, не стало спасения. Концлагерь грозит каждому, кто хоть единым словом выразит свое сомнение в близкой победе над Россией. Но о какой победе может идти речь, если рядовой солдат разуверился в победе и втихомолку ругается, слушая бодрые разглагольствования Геббельса? Нет, война с самого начала пошла совсем не так, как было задумано. А сейчас, после оглушительного поражения под Москвой, это стало особенно заметно.
Лейтенант Рудольф начал войну в глубоком тылу. Успехи первых месяцев заронили в его душу тревогу. Он читал победные сводки из России и со страхом следил за продвижением войск к Москве. Ему казалось, что падение Москвы будет крахом советской республики рабочих и крестьян. Задуманный Гитлером парад на Красной площади представлялся ему апофеозом фашизма. Теперь, столкнувшись с действительностью на русской земле, узнав отважных ребят и девушек из подпольных групп, немецкий лейтенант понял, что Гитлер не выиграл бы этой необычной войны даже в том случае, если бы взял Москву. Этим он лишь отсрочил бы свою гибель.
Выходец из семьи немецких пролетариев, Рудольф испытывал отвращение к службе в армии вермахта. Его мобилизовали насильно. Рудольф едва ли знал, что в небольшом русском городе Велиславле до войны была улица имени Карла Маркса, а промышленные предприятия назывались именами Клары Цеткин, Розы Люксембург, но ему было известно, что русские высоко ценили лучших представителей немецкого народа, чтили их память.
Тысячи немецких пролетариев были замучены в застенках гестапо, погибли в концлагерях. И все же кровавый фашистский террор не сломил немецкий рабочий класс. Рудольф гордился тем, что в нацистской Германии находились люди, которые помнили славные времена, когда в окопах читались листовки о революции в России и солдаты кайзера братались с русскими солдатами; они изучали Маркса, читали «Роте фане», слушали пламенные речи Тельмана. Это люди, верные своему интернациональному долгу, не поддались гитлеровской пропаганде и даже в солдатских мундирах вели неустанную борьбу с фашизмом. Как лейтенант Рудольф…
В Петровку добрались к вечеру. Лейтенант приказал остановиться возле медпункта. Перед кабинетом фельдшера стояла небольшая очередь. Рудольф вынул чистый платок и прижал к щеке. Он дождался, когда из кабинета вышел солдат. Выглянувшая в дверь Майя Серова увидела лейтенанта и с поклонами пригласила его в кабинет. Не отнимая платка от щеки, Рудольф уселся на стул.
— Что у вас, господин лейтенант? Опять зубы? — спросила она нарочито громко и склонилась над «больным».
— Я только что со станции, — быстро заговорил он. — Партизаны разобрали пути. Движение, наладят не раньше, чем через двое суток.
Маня внимательно выслушала сообщение. Затем она взяла у Рудольфа письмо офицера-танкиста и спрятала в карман халата.
— Я думаю, — громко сказала она, провожая лейтенанта до двери, — что к ночи вам станет лучше. На всякий случай покажитесь мне завтра… До свидания. Всегда рада услужить.
Натягивая шинель, Рудольф все еще морщился и держался за щеку. Подскочивший солдат помог ему одеться и проводил до двери.
Свет из окон падал на истоптанный снег. В полосах света тихо кружились неторопливые снежинки. Рудольф засмотрелся и вздохнул: совсем как дома в сочельник, под рождество.
В конторе он прошел в свой небольшой кабинет и, не раздеваясь, опустился на стул. Потрогав печку, он с наслаждением прислонился к ее горячему боку. Топили в конторе исправно.
Но посидеть в одиночестве лейтенанту не удалось. Рудольф разлепил глаза и сердито уставился на помощника. Тот, расслабленно шаркая подшитыми валенками, подошел к столу и молча положил перед лейтенантом тоненькую папку.