Жилбек через плечо смотрит на огонь. Языки пламени пляшут, то увеличиваясь, то уменьшаясь, то светлея до лимонного накала, то багровея. Глядя на огонь, легче думать, легче представлять свое прошлое и настоящее, перед глазами проходят знакомые живые картины.
Раньше Жилбек не боялся за себя, был спокоен, волновался только за судьбу своих подчиненных, своих боевых товарищей. А сейчас он впервые подумал о том, что встреча с Жамал внесла много забот и беспокойства в его партизанскую жизнь. Он стал суетлив, без меры задумчив, всего опасался. Он боялся за свою Жамал, плохо спал по ночам, беспокоился, что вот-вот нагрянут каратели и придется уходить дальше, в непереносимую стужу.
«Скорее бы родился!.. — думал Жилбек. — Как ни трудно— переживем. Зато новый человек появится. Человек, как говорил Горький, это звучит гордо. Когда-нибудь все равно кончится война, наш сын вырастет, будет добрым, умным и справедливым. Он узнает, о том суровом времени, когда он появился на свет. Узнает о мужестве своей матери. Он узнает, как способны любить друг друга люди, несмотря на то что рядом бродит смерть… Пусть свищут пули, пусть рвутся мины вокруг, все равно жизнь прекрасна, жизнь продолжается, если человеку хочется целовать ребенка. Он продолжит мечту отца и матери, он сделает из мечты о мире— действительность…»
— Родной, у тебя уже спина, задымилась. Ласковый голос жены вывел Жилбека из задумчивости.
— Размечтался, — проговорил он, поворачиваясь лицом к огню. — Вспомнил, как раньше жили… Даже не верится, что когда-то не было войны.
— Ничего, родной мой, переживем…
Жилбек взял теплую руку жены, осторожно, чтобы не увидели товарищи, прижал к своей груди.
— Ничего, родной мой, переживем, — тронутая лаской мужа, повторила Жамал. — Погибнем— так вместе. Самое главное, мы не будем разлучаться с тобой до последней минуты.
Жамал отвернулась, скрывая слезы.
— О, да ты у меня героиня, — с наигранной шутливостью сказал Жилбек, чтобы как-то успокоить жену. — Гляньте на нее — мужа хоронить собралась. Ничего не выйдет, мы еще повоюем, Жамалжан.
— Доброе слово— половина счастья, говорила моя матушка. Не будем думать о смерти. Давай помечтаем о победе, о долгой-долгой жизни, хорошо?
— Ты повзрослела, Жамал…
— Жизнь заставила.
— Вначале я пожалел, что ты не добралась до аула, а сейчас счастлив, что вижу тебя рядом.
— Я тоже. Рядом со мной тебя никакая пуля не возьмет.
— Конечно не возьмет! Скажет, курносой дочери казаха надо оставить мужа, — рассмеялся Жилбек.
— Молодец ты, правильно. Пусть фашисты умирают. Дай мне руку, Жилбек.
Покраснев от смущения, Жамал положила ладонь мужа на свой выпуклый живот.
— Слышишь?
— Слышу, Жамалжан… Стучится.
…Жилбек проснулся глухой ночью от стона. Красный отсвет догорающей головешки падал на стену. Партизаны спали. Жилбек прислушался. Опять сдержанно, чуть слышно застонала Жамал.
— Что с тобой, Жамал?
— Живот…
Жилбек вскочил, выдернул из-за потолочной жерди сухие лучинки, которые он тайком приготовил заранее.
— А ты повернись на другой бок, Жамалжан, может быть, пройдет. Тебе не холодно? Накрыть тебя полушубком?
— Нет, не холодно. Я уже ворочаюсь, целый час ворочаюсь… А живот болит и болит…
Ярко вспыхнувшая лучина осветила лицо Жамал. Оно было искажено мукой, бледные губы покусаны, тонкие худые пальцы посинели.
«Схватки! — догадался Жилбек. — Что делать?!» Он растерянно огляделся. От стонов Жамал проснулся спавший у двери партизан и сердито заворчал:
— Чего рот разинул, не видишь— рожает баба. Беги за врачом!
Забыв одеться, Жилбек в чем был опрометью вылетел из землянки на мороз.
Не прошло и пяти минут, как дверь в землянку снова отворилась и, впустив клубы пара, внутрь шагнул заспанный, полуодетый врач Павел Демидович, с ним молодая женщина, медицинская сестра, и вконец растерянный Жилбек.
— Освободить землянку, чего развалились, — недовольно проговорил врач, обращаясь к партизанам.
Все начали торопливо одеваться, смущенно улыбаясь, бормоча под нос что-то извинительное. Подталкивая друг друга в спину, стали быстренько выходить.
— Дверь, братцы, дверь побыстрей закрывайте!.. Врач, присев возле печурки, быстро и ловко выбрал сухие полешки, пошуровал тлеющие уголья и сунул дрова в печь.
— Жора, ты оденься и тоже пойди погуляй. Пойди-пойди, — добавил Павел Демидович успокоительно.