Придя в себя, она перепеленала ребенка и снова поднялась, решив идти куда глаза глядят.
«У заблудившегося дорога впереди, а не сзади», — говорит пословица. И Жамал пошла вперед, стараясь не выбираться на прогалины. За каждым деревом ей чудилась вражеская засада. Прижимая одной рукой ребенка к груди, другой она раздвигала кустарник и шла, шла. Колючие сучья рвали платье, в кровь царапали руки, но она не чувствовала боли.
Девочка опять проснулась, стала плакать, просить грудь. Жамал казалось, что слабый голосок девочки громом разносится по лесу. Спрятавшись в непролазном кустарнике, Жамал покормила девочку. Молока в груди было мало.
«Это от испуга, — подумала Жамал. — К тому же я не ела ничего с самого утра. Главное, не волноваться. Надо взять себя в руки… Надо быть спокойной… Сама-то я перенесу голод, а что станет с Маей? Она будет без умолку плакать и плакать… Бедное дитя. И пеленки мокрые, а заменить нечем».
Всю ночь Жамал дрожала от страха, а с первыми лучами солнца снова пошла вперед, доверившись судьбе, уже никого не боясь от усталости, — лишь бы вынести дочь к человеческому жилью, лишь бы не заблудиться здесь, не остаться волкам на съедение.
Во рту пересохло. Кругом пышно зеленел лес, но нигде не слышалось журчания ручейка. Вдобавок ко всему, поношенные сапоги стали натирать ноги. С каждым шагом больнее, словно игла впивалась в пятку, и Жамал еле сдерживала стон. Попробовала идти босиком— еще хуже, мелкие сухие сучья, невидимые колючки, устилавшие землю, не давали ступить ни шагу.
Перед заходом солнца Жамал набрела на ручеек с ледяной водой. Напившись, Жамал снова перепеленала ребенка. Майя кричала охрипшим голоском. Жамал совала ей грудь, но тщетно — девочка не успокаивалась: материнская грудь была пуста.
Жамал в изнеможении легла на траву, положила на себя спеленатого ребенка и закрыла глаза…
XIVВыстрелы, от которых бежала Жамал, были победными — партизанам удалось уничтожить карателей возле своей базы.
Жилбек готов был рвать на себе волосы, когда узнал, что Жамал и Майя исчезли. Вместе с товарищами он сразу после боя обыскал все ближайшие заросли, но тщетно: пропавших не было.
Неужели какой-то фашист смог увести их с собой? Неужели какой-то недобитый гад тащит теперь его жену и дочь? Или в отместку за свое поражение где-нибудь в лесу уже растерзал их…
Весь следующий день Жилбек искал пропавших вокруг базы — след их как в воду канул. Не у кого было спросить, кругом безлюдье и лесная глушь. Хоть бы какой-нибудь лоскуток одежды найти, чтобы можно было узнать, в какую сторону идти на поиски.
На следующий день Коротченко вызвал к себе Жилбека. Похудевший, почерневший от горя Жилбек молча стоял перед командиром, и тот без слов, по одному виду своего разведчика, понял, что дела плохи.
— Ничего, Акадилов, бодрись! Твоя жена жива. Она не пострадала от немецкой пули, иначе вы бы нашли ее неподалеку от нашей стоянки. Не могла же она сразу из лесу в рай улететь, — попытался улыбнуться Коротченко.
Шутка не подействовала на Жилбека, и командир сказал:
— Возьми из своей роты самых толковых ребят, следопытов, у которых нюх поострей, и отправляйся искать. Вооружитесь как следует. Без семьи не возвращайся!
Жилбек впервые за эти сутки скупо и благодарно улыбнулся.
…Немало мирных жителей пряталось в те дни в лесу, но никто ничего не знал о пропавшей матери с ребенком. А иные, завидев вооруженных партизан, принимали их за полицаев и шарахались в сторону. Жилбека утешало только то, что в лесу все-таки есть люди. А если есть, значит, найдется среди них доброе сердце, не оставит в беде мать.
Партизаны, сопровождавшие Жилбека, скоро устали, потеряли надежду, и только сам Жилбек не сдавался — не мог он вернуться на базу один, без семьи. И конечно, не потому, что так приказал Коротченко.
Под вечер, на третий день поиска, они увидели вдали между деревьев промелькнувшую женскую фигурку.
— Эй, подожди! — крикнул один из партизан. Женщина торопливо скрылась.
Жилбек погнался было, но остановился возле густых зарослей. Он долго озирался, ища глазами тропинку, по которой могла скрыться беглянка, и увидел дымок костра.
— Ни звука, ребята, — приказал он, — чтобы не спугнуть.