Откуда он появился, этот дуб, когда кругом высятся вековечные сосны? Стоит один на поляне, оттеснив от себя сосны и собирая для своей листвы и корней вдоволь солнца и вдоволь влаги, столько, сколько ему нужно для долгой и крепкой жизни.
Невольно Тимофей Михайлович сравнил его со своей партизанской бригадой.
Но дубу легче, чем людям. И в лесу дуб стоит среди безобидных деревьев. Не то у партизан. Если лес укрыл их сегодня, то завтра, когда засвистят, завоют мины, зарокочут моторы бомбардировщиков, лес окажется беспомощным. Завтра они будут прощаться с этим лесом и с этим дубом. Прощание всегда тяжело, особенно если прощаться принуждает враг.
— О чем задумался, Тимофей Михайлович? — услышал он голос Лебедева.
— Да вот обо всем… — глухо ответил Коротченко и неторопливым движением руки обвел вокруг. — Прощаться тяжело. Лес как родной дом… Хоть и смерть по пятам ходит, а не хочется даже лес врагу оставлять. Наш лес, родной… — Коротченко помолчал и спросил по-прежнему спокойно и деловито — От разведчиков ничего нет?
— Пока нет. После обеда должны вернуться.
— Надо бы митинг собрать, Петр Васильевич. Рассказать о предстоящем переходе. Призвать к мужеству… к терпеливости… Ты это умеешь делать.
— Не надо митинг собирать, Тимофей Михайлович. Все устали, хотят отдохнуть. Давай-ка мы лучше с тобой обойдем всех по-семейному. К одному костру подсядем, к другому, там покурим, там пошутим. И настроение узнаем.
— Согласен. Золотая у тебя голова, комиссар. Ну, давай пошли!
Коротченко встал, нагнулся за плащ-палаткой и увидел желудь — глянцевито-плотный, крупный, с шершавой чашечкой. Покосившись на комиссара, Тимофей Михайлович поднял желудь и положил в карман, где лежали документы.
Партизаны отдыхали под соснами, как могли приводили в порядок свою одежду, кое-кто плел лапти, воспользовавшись несколькими часами передышки. То там, то здесь на треножнике из корявых жердей висели котелки, и под ними курился синеватый дымок костра. В них варились грибы, щавель, коренья, дикая ягода, кислица. Слышался говор, изредка смех.
Вон сидят у костра ветераны бригады — Мажит, Батырхан, Павлик Смирнов, Тамара с Майей на руках и Жамал. Жилбек, как всегда, в разведке. Они громко о чем-то спорят, смеются. Пылкий Батырхан размахивает руками, стремясь доказать что-то свое. Увидев приближающихся командира и комиссара, партизаны встали.
— Садитесь, товарищи, садитесь, — остановил их Коротченко. — Мы к вам на огонек, можно?
— Пожалуйста.
Коротченко и Лебедев сели у костра, закурили.
— О чем спорите? — с улыбкой спросил Лебедев. — Не секрет?
— Да вот Тамара уговаривает Мажита после войны остаться в Белоруссии. А мы с Батырханом против, — ответила Жамал.
— Разве Казахстан хуже Белоруссии? — горячо воскликнул Батырхан и даже привскочил, боясь, что начальство тоже начнет агитировать Мажита за Белоруссию. Батырхана всегда было легко разыграть.
— Я останусь, если найдете мне красивую невесту, — смеялся Мажит. — Я же здесь воевал, защищал Белоруссию.
— Ты воевал, а я не воевал? — продолжал кипятиться Батырхан. — Но все равно поеду в Челкар, на улице Набережной у меня жена есть!
— Ну, а Майя где будет после войны? — спросил Петр Васильевич и протянул к ней руку. — Ну-ка, иди ко мне, иди ко мне. Ножками, ножками!..
Смущенная Жамал поставила девочку на ноги, и та, неуверенно перебирая ими, сделала два-три торопливых шага и упала на руки Лебедева.
— Вот та-к, хорошо, — по-отечески протянул комиссар. — Запомни, где ты сделала свои первые шаги. И шагай дальше семимильными шагами!
Коротченко, глядя на людей, беспечально спорящих о жизни после войны, постепенно отошел от своих грустных мыслей. Молодость светла и беззаботна, в этом ее сила. В старости приходит мудрость. Но старость должна быть рядом с молодостью, чтобы заражаться ее жаждой жизни. Тимофей Михайлович достал маленький кусочек сахара, показал Майе и позвал по-казахски, как часто звала Жамал, как часто звали другие партизаны:
— Иди сюда!
Майя протянула к нему ручонки и так же торопливо просеменила из рук Лебедева в руки Тимофея Михайловича.
Девочка уже могла говорить «да», «нет», «мама», «папа», умела просить есть.
— Ты моя дочь? — спросил ее Тимофей Михайлович.
— Да… — ответила Майя.
— И Тамарина?
— Да-а…
— И Павликова?
— Да-а…
Все вокруг рассмеялись, по Майю это не смутило, и она продолжала что-то лопотать, с удовольствием мусоля кусочек сахара.