Судя по тонкому сероватому налету пыли, нижний ящик стола давно не открывался. Прежде чем задвинуть ящик на место, Ранкенау на мгновение выдвинул его до конца, и этого мгновения было достаточно, чтобы у дальнего края пожелтевшей пачки бумаг заметить явственный отпечаток большого пальца. Свежий отпечаток… Ранкенау медленно отвел руку и положил ее на колено, чувствуя, как сразу заколотилось сердце. Если бы кто-то свой но необходимости трогал бумагу, то он не побоялся бы оставить следа и брался бы за кипу с ближнего конца, брался бы как придется. Но тут явно побывал чужой. Этот чужой приподнимал бумаги осторожно, берясь за дальний, незаметный на первый взгляд край пачки, вероятно, для того, чтобы что-то туда подсунуть…. Либо подложный документ, либо…
Ранкенау испытал двойственное чувство: азарт гончей, которая напала на след зайца, и страх жертвы, которая почуяла преследователя.
Он быстрым взглядом окинул кабинет— черная высокая тумба печи с плотно закрытой чугунной дверцей, черный обшитый кожей диван с продольными швами, над диваном портрет Гитлера в полный рост, окна за решеткой, — следовательно, проникнуть в кабинет можно только через дверь. А весь двор неусыпно охраняется солдатами комендатуры.
На мгновение Ранкенау почувствовал удовлетворение — в кабинете побывал кто-то из тех людей, которые имеют пропуск на право войти сюда.
Ранкенау вслушался в тишину кабинета. Через открытую форточку доносились неясные шумы городка, рокот прошедшей неподалеку машины, лай собаки… Ранкенау плотно прикрыл форточку и снова долго вслушивался. Наконец ему почудилось тиканье часов. Да, да, явственный стук часового механизма…
Ранкенау протянул руку, чтобы нажать пуговку звонка и вызвать дежурного унтера, но вовремя спохватился. Кнопка могла быть подключена к пусковому устройству. Он вышел на крыльцо и, не ответив на приветствие унтера, приказал ему перетряхнуть все до единой бумаги в столе, проверить стол, диван, печь.
— По сведениям, которыми я располагаю, в кабинете заложена мина с часовым механизмом, — сказал Ранкенау, холодно глядя на изумленное и перепуганное лицо унтера. — И первым делом я намерен расследовать, как она туда попала…
Ничего больше не объясняя, Ранкенау быстрым шагом прошел через двор и завернул за угол длинного сарая, стоявшего в дальнем углу двора. Здесь, в полном одиночестве и, главное, в полной безопасности, он закурил и отдышался.
Итак, для начала недурно, весьма даже недурно. Сейчас они извлекут мину. А еще через полчаса Ранкенау станет в глазах подчиненных ясновидящим — не успел появиться в канцелярии новый начальник, как тут же ему стало известно о вражеской диверсии. Пусть-ка они теперь подрожат перед его фантастической бдительностью. А ведь он не просто отгадывает, где мины, он еще и непременно расследует, как они попадают в кабинет начальника гестапо.
Это еще полдела, главное заключается в том, что через денек-другой о проницательности нового начальника непременно станет известно партизанам, эти канальи держат ухо востро. А узнав, они призадумаются, стоит ли рисковать, когда начальник гестапо, наподобие рентгеновского аппарата, видит предметы насквозь.
Осторожно выглянув из-за сарая, он увидел, как на крыльцо торопливо поднимались двое — перепуганный унтер и озабоченный фельдфебель с миноискателем. Исполнительность и поспешность ему понравились. Впрочем, иначе ведь и быть не могло: кто, как не охрана, головой отвечает за безопасность начальника гестапо? «Так-так…»— удовлетворенно подумал Ранкенау и вынул из плоского портсигара еще одну сигарету. Поднося зажигалку к сигарете, он опять услышал явственный перезвон часового механизма, непроизвольно огляделся и выругался — да ведь это же, черт побери, его собственные часы тикают!
Вот тебе и громкое начало! Он еще раз глянул на часы, прислушался — ни звука, хотя секундная стрелка, медленно дергаясь, бежала по циферблату. Черт побери, что у него, слуховые галлюцинации? Партизаны довели? Вот будет дело, если эти исполнительные ослы, пропарившись там битый час, ничего не найдут, а потом, срывая злость, пустят слух о фантастической трусости нового начальника.