У Володи все еще кружилась голова от увиденного на площади, даже слегка подташнивало. «Надо держаться, — говорил он себе, — не то подумает этот зверь, что я виноват и потому испугался».
Ранкенау закурил, и Володя увидел, что пальцы его рук дрожат. Ранкенау что-то вполголоса сказал фельдфебелю, и тот перевел:
— Господин, пересядьте поближе к столу.
От этого «господин» сердце у Володи застучало пуще прежнего. «Надо держаться, надо держаться! — повторял он про себя. — Тем более, что я на самом деле никогда не был связан с партизанами, и ничего они от меня не узнают, даже если замучают до смерти».
Ранкенау что-то буркнул переводчику, и тот спросил, не хочет ли господин чего-нибудь поесть.
— Спасибо, — хрипло проговорил Володя и откашлялся. — Если можно… я немного воды выпью.
Переводчик налил воды из графина и протянул парню. Володя ухватился за стакан обеими руками, выпил воду залпом и протянул стакан к графину, спрашивая взглядом: «Можно еще?» Второй стакан он выпил медленнее и после этого как будто немного успокоился.
— Спасибо, — сказал он, обращаясь к Ранкенау, и вытер рукавом обильно выступивший на лбу пот.
Дальше разговор пошел без передышки, Володя только успевал вытирать пот с лица, словно для того только и пил воду, чтобы сидеть теперь будто взмыленный… Ранкенау, слегка ощерив в улыбке зубы, сказал, что парень, видимо, плотно пообедал сегодня, так много воды пьет, на что Володя ответил, что вот уже сутки, как ничего не ел, но сейчас у него… нет аппетита.
— Ты давно здесь живешь? Местный или откуда-то приехал? Говори только правду!
Володя ответил, что он в этом городе родился и что его здесь многие старожилы знают.
— В армии служил?
Нет, в армии он не служил, в прошлом году ему исполнилось восемнадцать лет, «но в это время наш город был уже… — Володя замялся, подыскивая слова, — в ваших руках».
— Родственники у тебя есть?
— Только одна мать. Я живу вместе с ней.
— А где братья, сестры?
Володя ответил, что в семье он один, нет у него ни братьев, ни сестер.
— Хорошо, а друзья у тебя есть?
— Какие сейчас друзья… — неопределенно ответил он. — Те, с которыми на улице играл, поразъехались. Война… Кто в армию ушел, кто уехал туда… — он махнул рукой на восток, — эвакуировался.
— Тебя предупреждали — не врать! Не может быть, чтобы молодой парень не имел друзей в родном городе. Если будешь врать, то мы для тебя поставим вторую виселицу на площади!
Володя не кривил душой, друзей у него действительно не было.
— Сейчас в городе очень трудно с питанием. Я вот на станции работаю, и то есть нечего. А другим и подавно. Вот поэтому все ребята разбежались кто куда. Подальше. По деревням. Кто к родственникам, кто к знакомым, в деревне прожить сейчас легче…
Оттого что Володю не перебили, пока он говорил, не одернули, он немного освоился и решил, что, если будут пытать, требуя назвать товарищей, он перечислит всю бригаду, в которой работает. Их фамилии немецкое начальство знает, так что Володя если и перечислит всех, то никакого греха на душу не возьмет.
— Ты честный парень, мы тебе верим. Товарищей у тебя нет, городской порядок ты не нарушаешь, на работе ведешь себя хорошо. Все это установлено нами еще до разговора с тобой. Но, возможно, ты знаешь людей, которые связаны с партизанами?
Володя задумался, опять вытер лицо рукавом…
— Знаешь, кто говорит о партизанах?.. Или кто угрожает, что партизаны за все рассчитаются?..
Нет, Володя таких не знает и никогда не слышал разговоров о партизанах. Да и кому охота о них говорить? Ведь за это не только с работы выгонят, но и в тюрьму посадят.
Ранкенау посмотрел на него как на дурачка, покряхтел с досадой и опять повторил, что они ему верят и что с помощью таких честных людей, как «господин Володя Хомяков», они намерены наводить порядок в городе.
Сегодня они взорвали башню, а завтра они могут взорвать депо. Они не пощадят жизни рабочих. Поэтому ты должен сам беспокоиться о своей жизни и о своей работе. Как только заметишь что-нибудь подозрительное, сразу сообщи нам. Ты сохранишь жизнь себе и своим товарищам, а также окажешь услугу великой Германии…
Володю отпустили, сказали: «Иди, работай!» Он пошел непослушными ногами по коридору гестапо, спотыкаясь, спустился с крыльца и еще два квартала шел с таким чувством, будто вот-вот сзади грохнет выстрел и пуля прошьет ему затылок…