Сворачивая в переулок, Володя оглянулся — сзади за ним никто не шел. Он вздохнул с облегчением.
Возле дома навстречу ему выбежала серая рослая овчарка по кличке Тигр. Когда-то на улице Володя подобрал голодного бродячего щенка, вырастил его, выкормил и даже ходил обучать его в специальный кружок при Осоавиахиме. Радостно скуля, пес запрыгал перед Володей, поднимаясь на задние лапы и норовя лизнуть Володю в лицо. Удивившись тому, что калитка почему-то открыта настежь, Володя прошел во двор, тут же забыл про калитку и устало опустился на дощатую скамейку у входа в избу. Так он просидел, наверное, с полчаса, постепенно приходя в себя и успокаиваясь. «В общем, ничего особенного со мной не произошло, — думал Володя, — вызвали, поговорили, назвали «господином» и даже предлагали поесть…» Зря он отказался, дома ведь все равно есть нечего. Только сейчас он почувствовал острый голод.
Окно мутно поблескивало, отражая черноту ночи. «Почему света нет? — подумал Володя. — Неужели мать уже уснула, так и не дождавшись меня?» Володя подошел к двери, толкнул — не заперта. Чиркнув зажигалкой, Володя прошел к печи, нашарил в печи свечу и зажег ее. Мать лежала на кровати.
— Вы спите? — вполголоса спросил он.
В ответ послышался только слабый стон. Володя поднял свечку и увидел мертвенно-бледное лицо матери. Волосы ее были растрепаны, на губах запеклась кровь. Володя понял, что мать избита, но кем и за что, он не мог и предположить. Скорее всего, когда его потащили в гестапо, сюда явились фашисты и пытали его мать. А что могла сказать им бедная старая женщина о родном сыне?
Дрожащими руками пристроил Володя свечу на подоконнике, быстро смочил носовой платок в холодной воде и начал осторожно протирать им лицо матери.
Во дворе послышался лай собаки и затем голос соседки. Володя выбежал, проводил соседку в дом, на ходу расспрашивая, что тут случилось, кто без него приходил. Соседка пояснила, что сразу после сбора на площади сюда пришли пятеро или шестеро солдат, и соседи только слышали крики его матери…
Только сейчас Володя обратил внимание на то, что все вещи в комнате перевернуты вверх дном, будто фашисты искали и не могли найти что-то.
Сквозь стоны старушка попросила перевернуть ее на бок Володя с помощью соседки приподнял мать и положил ее на бок. Постель была мокрой от крови. Ситцевое платье лопнуло на спине продольными полосами от ударов плети. Взбухшие на теле рубцы кровоточили.
У Володи кружилась голова, он не знал, что делать, кого позвать на помощь. Соседка послала за доктором свою дочь, а сама стала помогать Володе перевязывать мать и делать примочки…
Через полчаса пришел доктор, лысый, молчаливый, напуганный пожилой человек. Он был хмур и неразговорчив. Фашисты и ему не давали житья, если узнавали, что он оказывает медицинскую помощь тем, кто «связан с партизанами». Все поняв без пояснений, с первого взгляда, он долго щупал пульс, и выражение его лица стало мрачнее.
— Свет поближе, — пробормотал он Володе и начал обрабатывать края ран йодом, посыпал каким-то белым порошком, приложил тампоны и перевязал. Затем он положил на стол несколько порошков, сказал Володе, как их принимать, попросил полить воды на руки, вымыл их и на прощанье пояснил, что состояние тяжелое и что ожидать можно самого наихудшего…
К утру мать умерла. Когда взошло теплое летнее солнце, Володя сколотил гроб, вместе с соседкой переодел покойную в чистое платье и положил в гроб. Лошади не было, попросить ее было не у кого, и Володя, поставив гроб на двуколку и привязав его веревкой, чтобы он не свалился, впрягся сам и повез тело матери на кладбище.
VIВсякий раз утренний рассвет волновал Тамару Подгурскую. Когда ей удавалось провести ночь-другую на базе и когда эта ночь была ясная, звездная, Тамара, по привычке лесного жителя, просыпалась очень рано, как будто спешила застать, не упустить последние звезды на светлеющем небе и первые краски дня. Она любила, лежа на спине, смотреть в глубину утреннего неба, которое из лесу кажется особенно глубоким и особенно умиротворяющим. Она любила краткие мгновения утреннего безмолвия. Ясное небо молодого дня всегда было для Тамары как бы связью с безоблачным прошлым и в то же время надеждой на светлое будущее… Потом она открывала глаза и быстро поднималась. И это ее движение всем телом и взгляд с неба на партизанское становище были ее вхождением в настоящее. У Тамары сразу менялось выражение лица, она это чувствовала, непроизвольно напрягалась складка между бровями, непроизвольно поджимались припухшие за ночь губы.
Услышав звонкий голос Майи, Тамара поправила волосы и подошла к ней. Майя тоже только проснулась и тянула за кофту свою мать: «Вставай! Вставай!»