Жаром исходила большая железная печка, громоздившаяся в углу и от блаженного тепла, после того, как она намёрзлась возле синагоги, у Фроси даже выступили слёзы.
После бурных объяснений на непонятном языке, приведших её сюда мужчин с хозяином этой комнаты, все разом вдруг замолчали и стали прощаться. Одарив дружескими улыбками Фросю и пожелав ей «мазл тов» (счастья-пер.), они вышли наружу, и она осталась один на один с пожилым человеком, взглядом напоминающим ей чем-то ксёндза Вальдемара.
Он показал ей, где находится туалет, а затем предложил снять полушубок, в комнате было, действительно, очень жарко натоплено.
С улыбкой предложил присесть поближе к массивному длинному столу, где стояло много грязных кружек после выпитого чая и какие-то в вазочках печенья. Быстрыми движениями налил ей в чистую большую кружку из пузатого самовара кипятку, добавил заварку, пододвинул сахарницу и вазочку с оставшимися печеньем.
Всё это пожилой человек проделал молча, даже не глядя на гостью.
Фрося хотела, как можно быстрей что-то выяснить для себя у этого, показавшемся ей симпатичным человека, она догадывалась, что это и есть тот раввин, о котором говорили ей те мужчины, проводившие её в эту комнату.
Видя, её нетерпение он остановил её жестом и заговорил сам:
— Сударыня, время терпит, пока подкрепись, отогрейся, а потом мы уже с тобой наговоримся всласть.
У него был удивительно высокий голос, говорил он с большим акцентом, но в его словах чувствовалась душевность и какая-то притягательная сила.
Пока Фрося с большим удовольствием пила согревающий её чай, он не спеша ей поведал:
— Меня зовут Рувен, я раввин в этой синагоге, всю войну провёл в Вильнюсском гетто и чудом уцелел, но потерял почти всех своих близких. Эта война очень жестоко обошлась с еврейским народом, бог послал нам трудно поддающееся разумному толкованию тяжёлые испытания.
Ты, деточка, конечно же, не знаешь глубокую историю нашего народа, хотя, по всей видимости, католичка, а в вашей библии можно кое-что из этого подчерпнуть…
Наш народ всегда восставал из пепла, восстанет и сейчас, но для этого надо время и много физических и моральных сил…
Всё это раввин излагал тихим печальным голосом, но вдруг он поднял голову и пристально взглянул на Фросю:
— Эти уважаемые люди, что привели тебя сюда, сказали мне, что девушке есть, что рассказать, и я уже готов тебя выслушать, потому что ты уже допила свой чай и, думаю, что достаточно согрелась.
Пожилой человек взглядом подбодрил Фросю.
— Деточка, можешь, конечно, налить ещё себе чайку, и всё же, потихоньку начинай свой рассказ.
Прежде, чем ты начнёшь своё повествование, я всё же добавлю к выше мной сказанному — каждая спасённая еврейская душа сулит милость божью, в твоей благородной душе искорка господня, а твой рассказ о спасённой девочке прольётся бальзамом на мою израненную душу…
Фрося заёрзала на стуле, она не знала с чего начать, что следует рассказывать, а что, возможно, нужно утаить. Она, конечно, хотела попробовать выяснить что-то про Меира с Ривой и в тоже время очень боялась этого, настолько она сроднилась мыслью, что Анечка её родная дочь, она даже подумать не могла, что придётся с ней расстаться.
Видя, нерешительность молодой женщины, раввин подбодрил её дружеской улыбкой:
— Давай детка, начинай сначала и смотришь спокойно дойдёшь и до того момента, когда в твои благословенные руки попала девочка, про которую ты нам поведала, расскажи кто её родители, как их фамилия, где ты их потеряла на проклятых дорогах войны, как ты сегодня живёшь в эти тяжёлые послевоенные годы, и мы попробуем что-то выяснить, в чём-то помочь, а ты говори, говори деточка, говори…
И с Фросиной души, словно камень сняли, она начала рассказывать и почему-то с каждым произнесённым ею словом становилось легче и спокойней на душе.
Она взволнованно и сбивчиво поведала о своей семье и как очутилась в Поставах.
О неудачном своём замужестве, о последующих за этим тяжёлых родах.
С дрожью в голосе, она рассказала об участие в спасении жизни её и сына, прекрасного врача и человека Меира и о его несравненной жене Риве, которая, как родная сестра ухаживала за ней, когда она была на грани жизни и смерти.
О том, как на фронт ушёл её нелюбимый муж и как появился опять в её жизни Алесь, племянник местного ксёндза, с которым их разлучили за два года до начала войны.
Наконец, в своём повествовании, она добралась до того места, когда по булыжной мостовой гнали колонну евреев, как она среди них увидела Меира с Ривой и ребёнком на руках, описала со слезами, как через забор несчастная мать передала ей свёрток с девочкой, и она укрыла у себя Анечку, имя настоящее которой Хана…